Как всегда, трезвые мужики говорят о женщинах, а выпившие мужики о политике.
Главной фигурой обсуждения во всех компаниях был председатель Совета министров и министр внутренних дел Российской империи Столыпин Петр Аркадьевич, бывший гродненский и саратовский губернатор, который подавил революционное движение в России.
Иванов-третий напомнил о покушении на Столыпина на Аптекарском острове 12 августа 1906 года. Взрывом убило несколько десятков людей, которые ждали приема в особняке Столыпина. Пострадали и двое детей Столыпина – Наталья и Аркадий. А террористы были одеты в офицерскую форму, поэтому и пробрались через охрану в особняк. Разоблачили их потому, что у одного террориста фуражка не соответствовала мундиру. В те времена в армии было столько цветов, что нужно быть гением, чтобы все упомнить.
Все сошлись на том, что Столыпин дельный мужик. Взять хотя бы поддерживаемый им указ от 9 ноября 1906 года «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». Давно нужно было разрушить коллективное землевладение сельского общества и создать класс крестьян, как полноправных собственников земли. Каждый домохозяин, владеющий землей на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собой в личную собственность, причитающуюся ему часть из означенной земли. Это уже шаг вперед.
Все сидящие за столом одобрили намерение Столыпина переселить в Сибирь не менее пяти миллионов крестьян, чтобы ввести в оборот огромные пустующие площади пригодной для сельского хозяйства земли.
– То, что делает Столыпин, – сказал я, – выбивает почву из-под ног всех замышляющих в России революцию, и поэтому Столыпин становится злейшим врагом всех партий, выступающих за революцию. Какой зажиточный крестьянин поддерживает революционное движение? Никакой. Этим занимаются господа, например, Шаляпин и Горький.
Раз мы дошли до революции, то мы достигли определенного градуса застолья, когда нужно идти домой.
Мы с Марфой Никаноровной попрощались с хозяевами и пошли домой, благо идти было недалеко.
По совету Иванова я стал постоянно носить с собой револьвер, хотя офицерам не возбранялось носить с собой оружие постоянно, так как это оружие личное и за его состояние и наличие офицер также отвечает лично.
Дорога домой была тихой и спокойной. Освещение на улицах было слабое, особенно в стороне от проспектов, но шашка носилась постоянно, и ее отсутствие воспринималось как отсутствие одной из частей тела.
Новый год мы отмечали вдвоем с Марфой Никаноровной и нам было тихо, весело и спокойно.
Начинался новый 1908 год, и большую часть года я провел здесь, вдали от своего дома, вернее от моей холостяцкой квартиры, которая, вероятно, уже не моя, а я занесен в список то ли дезертиров, то ли без вести пропавших.
Первого января мы с Марфой Никаноровной прогулялись в то место, где меня нашли. Я внимательно всматривался в дома, заборы и не видел ничего такого, что могло быть особенным или частью какой-то машины, перемещающей человека по времени.
Возможно, что время – это как граммофонная пластинка, имеющая начало и конец, хотя начало это конец чего-то, как и конец чего-то является началом другого чего-то.
Не будем выдумывать чего-то и залезать в дебри того, что нам не совсем понятно и не будет понятно никогда. Если что-то есть, то оно обязательно проявит себя.
Новый год я начал с небольшого скандала. Как год начнешь, так он и пройдет.
Во второй декаде января газета «Губернские ведомости» вышла с заголовком:
ПУШКИН И ЛЕРМОНТОВ.
А ЕСЛИ ВСЕ НАОБОРОТ?
Версия первая
Погиб поэт, невольник чести,
Пал оклеветанный молвой
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой.
Версия вторая
Вдоль шеренги людей идет молодой человек. Кому-то кулаком в живот ткнет, кому-то на ногу наступит, кому-то плюнет в лицо. Все подобострастно улыбаются и не делают даже попытки приструнить распоясавшегося молодца.
– Кто это? – спрашивает удивленный приезжий.
– Гордость земли русской – поэт N, – отвечают ему.
– Чего же вы его не урезоните? – спрашивает приезжий.
– Да как же его урезонить? – сокрушаются граждане. – Дай ему по морде, скажут, что славу России бил по морде. Позора не оберешься. Вот стоим и терпим, пока сам не окочурится, зато мы потом похвастаемся, что близко были знакомы со славой России.
Тема Пушкина и Лермонтова переживет не только нас, но и многих других, кто придет нам на смену. И каждый будет высказывать свое мнение, и это мнение не будет истиной в последней инстанции.
Я хотел бы на эту тему взглянуть с другой позиции.
Как бы там ни было, но в двух случаях была дуэль. Дуэль проводилась по всем правилам. Уклонение от дуэли под любым предлогом равносильно потере чести благородным человеком, ибо все стрелявшиеся относились к благородному сословию того времени, независимо от степени личного благородства. И личное благородство вопрос тоже очень спорный, если говорить обо всех без исключения участниках дуэли.
Исход дуэли одинаков во всех случаях. Либо обоюдное примирение сторон, либо гибель или ранение одного из участников. Иногда гибли или получали раны оба дуэлянта. Так кто из них является убийцей или кто из них является жертвой?
Дуэль Пушкин – Дантес. Эмоции в сторону. Не будем выяснять, кто из них двоих был ангел, а кто дьявол. Пушкин вызвал Дантеса. Дантес ранил Пушкина и стал изгоем в обществе. А если бы Пушкин ранил Дантеса и остался жив сам? Тогда как? Тогда ликовала бы вся Россия, а весь род Дантесов умилялся от того, что их предок погиб от руки САМОГО Пушкина.
Почему так? Почему одному позволено все, а другому не позволено ничего? Кто же из них «наперсники разврата»? Пушкин или Дантес? И все сразу и стройным хором:
– Конечно, Дантес!
Как же, убил Пушкина, а не подошел к Пушкину, не встал перед ним на колени, не рванул рубаху на груди и не крикнул:
– Стреляй в меня, гордость земли русской! Стреляй в меня, дай счастье умереть от руки твоей!
Нет, он, подлец, так не крикнул, он выстрелил, когда подошла его очередь. И попал, благо, будучи офицером, тренировался в стрельбе, чтобы соответствовать предназначению воина. Заранее, значит, готовился убить Пушкина.
Возможно, если бы Дантес не ранил Пушкина на дуэли и тот не погиб от сепсиса, то Пушкин мог бы остаться в числе тех тысяч поэтов, которые царственным указом не были назначены в классики и не рекомендованы к изучению в школах.
Прошло бы немного времени, и общество благополучно забыло Пушкина и нашло себе другой объект для обожания или ненависти.
