– Я… я… я никуда не поеду! С ней – точно! Официально прошу другого специалиста!
Капитан презрительно скривила губы, процедив нечто вроде «я же предупреждала», и уселась на пустующий стул.
Генерал Кречет к матримониям подчинённых оказался глух, а терпение его змеилось разрушительными трещинами.
– Официально? Не поеду?! Я тебе… Майор Карибский! – рявкнул он. – Смирно!
Майор вскочил, соорудив образцовую строевую стойку.
– Вот вам, майор, приказ в письменном виде! Группа сформирована! Точка! Вы трое – её штаб! Отправление завтра в 7:00 без разговоров! Вопросы?! – Кречет внезапно опять сбился на «ты». – А если ты, Карибский, не в состоянии разобраться со своими бабами… то я за тебя разберусь! Так и знай! Он не поедет! Всё! Держите официальное коммюнике с диспозицией! Приказываю: ознакомиться с положением дел. Выспаться. Завтра быть в полной боевой! Разойдись! Тор Игоревич, вас попрошу задержаться, есть приватный разговор и несколько распоряжений в письменном виде как для старшего группы.
* * *
Опергруппа уже час тряслась на броне, в кузовах грузовиков и под брезентом уазиков. Впереди пылил головной дозор в составе трёх БРДМ-2, а позади перемалывал дорогу арьергард из пары БТР-60, развернувших «ёлочкой» громобойные КПВТ в башенках.
Минут тридцать как остались позади ворота КП наземного периметра Победограда, а впереди их ждала Пустошь. Точнее, не сама Пустошь с большой буквы, а лишь её фронтир – смертельно опасная земля, в которую обратилось Подмосковье под ударами ядерных фугасов, разбудивших то, о чём ни один физик в здравом уме и помыслить не мог.
Две трети штаба, не сговариваясь, заняли место на броне среди бойцов спецназа, покинув одну треть, то есть капитана Вяземскую, в командирском УАЗе. Легко и как-то само собой получилось перейти на «ты». Аналитик внешними проявлениями субординации всегда томился – сказывалась специфика службы. Комроты же оказался на редкость свойским мужиком, из явных недостатков которого майор отметил ровно один: слишком много дикой силушки. Например, здороваться за руку с ним было просто опасно.
Мимо колонны плыл лес, на границах которого то и дело виднелись заросшие по крыши деревеньки, давно покинутые. Солнце в местном издании было ласковым и не навязывало своего общества, то и дело укрываясь за облаками, чем Карибский был без преувеличений счастлив. Ну ещё бы, на контрасте-то с картахенской душегубкой! Воздух вкусно пах летом. Вся его ладная материя, сотканная на основе света утком тепла, то и дело взрывалась настоящей летней пургой из летящих и кружащихся туч пыльцы, лепестков и ещё чего-то упоительного, в голос вопившего о жизни и радости.
– Расскажи лучше, откуда у тебя такое богатое имя, майор? – поинтересовался капитан Журавлёв. – Ты что, детдомовский?
– Детдомовский, – подтвердил тот. – Детский приют имени героев Карибской операции. Много нас таких… карибских.
– А Тор – это вроде как германский бог?
– Нет, Тор – это вроде как геометрическая фигура. Бублик с дыркой. Ты, может, не помнишь, но тогда было страшно модно всё, связанное с термоядерной энергетикой. Вот меня по имени перспективного реактора и назвали. Дядя Игорь назвал, наш воспитатель, откуда и отчество.
– Это отчего же не помню? – возмутился капитан. – Очень даже помню. Мне, между прочим, тридцать пять годков!
– Тридцать пять? А чего ж… возраст какой-то…
– Не капитанский?
– Не капитанский, – согласился лучший аналитик отдела.
Журавлёв почесал шею, норовя пробраться под бронежилет, что удалось ему не вполне, и туманно пояснил:
– Да как тебе сказать? Была одна история. С последующим внесением в личное дело, – после чего решительно развернул подноготную оной истории. – Мы, понимаешь, с водолазами из спецразведки сцепились. Молодые были, дурные. В общем, из-за ерунды, просто всем хотелось подраться. А мимо – чёрт, до сих пор не верю – едет лично начальник политотдела армии маршал Еремеев.
– А! – вспомнил майор. – Это который С.С., Сергей Сергеевич? Про него ещё постоянно шутили, мол, генерал СС Еремеев?
– Именно он! Только уже не генерал, а маршал Советского Союза! И тут мы, такие красивые! Народ оказался шустрый, ну и с рефлексами порядок – дали дёру. Только мы с корешем моим будущим, Прокошей Фимкиным, стоим прямо на проспекте Энгельса в экспрессивных позах, все расхристанные. Ну и вкатил нам товарищ маршал по полной, от сих до сих. Губа и выговор. Я тогда лейтенант был, прикинь? А дело-то осталось, а в нём неснятый выговор. Кто снимет выговор маршала? Только главком! Ему есть дело до карьеры ужасно важного товарища Журавлёва? Вот то-то. Как время подойдёт, в отделе кадров глянут в бумажки, а там такое украшение. И летит очередное звание мимо.
– Да, блин, сочувствую! – искренне сказал майор. – Это ж как родовое проклятье!
– Не говори! – подтвердил ужасно важный товарищ Журавлёв, оглядывая близкий лесной горизонт. – А что такое у тебя, друг Карибский, с главной нашей по технике? Чего она на тебя волком смотрит? Это ж твоя жена… вроде как? Если я правильно понял.
– Жена… – майор враз поскучнел. – Именно что вроде как. Заявление о разводе болтается уже десятый месяц. Никак не утвердят, нету, мол, у вас, товарищи, весомых оснований! Зато у них, в кадрах, основание ещё как есть! Нам же отдельная жилплощадь положена в офицерском общежитии на Коммуне – две комнаты. Квартиру, то есть, дали, оказали доверие, а тут нате вам – развод! То есть надо нас расселять, а это целая история. В результате я всю дорогу в казарме, если не в командировке. Меня гоняют в эту чёртову Испанию именно по соображениям, чтоб от жены подальше.
– А они есть? – спросил капитан.
– Кто? – не понял аналитик.
– Ну… весомые основания! – пояснил Журавлёв и поглядел на собеседника этак со значением.
Майор взгляд проигнорировал, и взгрустнулось ему ещё горше.
Основания были. Вполне весомые. В пятьдесят восемь примерно килограммов по имени Татьяна Ивановна Вяземская – дама с нестандартными запросами к жизни.
Он любил её до сих пор, несмотря ни на что.
Свирепо, отчаянно, всею своей душой.
А она его – нет.
В этом-то и была вся суть проблемы. Та самая суть, что невозможно было предоставить в отдел кадров подразделения, потому как не поняли бы. Это во-первых, во-вторых, остатки рыцаря в майорском нутре просто не позволяли выносить подобную интимную недоимку на суд общественности.
Однажды, после изрядных лет брака, капитан Вяземская без предисловий (она вообще всё делала без предисловий, как прыжок в высоту, которым увлекалась в свободное от службы время) заявила:
– Я не люблю тебя, Карибский. Понимаешь? Не люблю.
– Не понимаю, – опешил майор-аналитик, чья аналитика в тот раз явно спасовала. – Что значит «не люблю»? А раньше?
– Раньше – не знаю. Теперь же знаю точно: не люблю.
