Вскоре обе группы столкнулись, и началась жестокая рукопашная схватка. Я приказал своим летчикам по возможности прикрыть наших солдат и обстреливать противника, когда это можно было сделать. Каждый из нас сделал по одному заходу над самой землей, расстреливая противника. Зрелище было ужасным, но это требовалось сделать. Затем мои пулеметы замолкли, я расстрелял весь боекомплект. Другие летчики по радио доложили, что тоже остались пустыми. Я приказал им продолжать заходы, имитируя атаки. Но затем начал подходить к концу запас топлива. Я приказал всем возвращаться на аэродром. И я почувствовал себя счастливым, потому что не служил в пехоте.
Наконец я приземлился и приказал Крупински доложить о своей победе (Abschuss). Остальные также сели писать отчеты. На аэродроме оказались фон Бонин и Траутлофт, прибывшие утром. Пришел Крупински, и я его облаял. Затем я сказал, что понимаю его чувства. Мы все видели, что случилось. Однако я объяснил, что летчик-истребитель не имеет права терять контроль над своими чувствами, потому что он перестает рассуждать здраво и действовать эффективно. Я похлопал его по плечу, и он извинился за нарушение строя без разрешения. На том все и закончилось.
Воздушные бои вокруг Сталинграда, начавшиеся в сентябре 1942 года, были просто ужасными. Граф стал нашим лучшим пилотом, он получил Дубовые Листья, Мечи и Бриллианты, став первым летчиком, сбившим 200 самолетов. Я видел многие из его побед. Он был очень хорошим и агрессивным пилотом, но не любил маневренные бои, предпочитал бить из засады. То же самое можно было сказать о Крупински и Хартмане, на них походило большинство асов. А вот Баркгорн и Штайнхоф были редкими исключениями, они любили «собачьи свалки».
Однажды Штайнхоф, Боркгорн, Россман и я атаковали Ил-2. Мы расстреляли по нему все патроны и снаряды, однако он не падал. Позднее мы узнали, что нужно либо убить пилота, либо прострелить маслорадиатор. В этом случае у него очень быстро заклинивало мотор. Затем я услышал по радио нравоучение: «Не следует пинать ежа под жопу». Это был Хартман, который научился отлично их сбивать.
Мне сообщили, что я награжден Дубовыми Листьями, и я был очень обрадован. Многие мои пилоты получили высокие награды, в том числе и Мечи, и теперь я присоединился к ним. Однако эта новость была омрачена визитом гестапо. Они желали поговорить с Раллем. Я не знал причины, но я потребовал, чтобы разговор происходил в моем присутствии. Двое гестаповцев не стали возражать.
Ну, если так, то я вызвал Ралля. Он всегда был хорошим пилотом и честным человеком. Они начали расспрашивать Ралля о его жене Герте, которая стала врачом мужа после того, как его сбили в ноябре 1941 года. Лечение затянулось почти на год, однако он вернулся в JG-52. Судя по всему, Герту подозревали в помощи евреям в Вене, а также в Германии. Подозрительными выглядели ее поездки в Бельгию, Данию и Англию, начавшиеся задолго до войны. Гестаповцы хотели знать, что Раллю известно обо всем этом. Глядя на его лицо, я мог сам сказать следователям, что летчик ничего об этом не знает. Он рассмеялся и сказал гестаповцам, что они, вероятно, спятили. Как они пришли к подобным заключениям и вообще, что происходит? Лишь после войны мы узнали, что все это было правдой, и что Герта ничего не говорила мужу, чтобы защитить его.
Следователи убедились, что Раллю ничего не известно, и что они, скорее всего, ошибаются. Мне все это не понравилось до крайности. Я попросил их уехать как можно скорее, чтобы не нервировать пилотов. Я также помню, что сказал им, что это нехорошее дело.
Вскоре после этого в ноябре 1943 года я получил приказ прибыть в Ставку Гитлера в Виннице на Украине, чтобы получить свои Дубовые Листья. Когда я приземлился там на своем Ме-109, мне сообщили, что Гитлер уже убыл в Вольфшанце – Ставку в Восточной Прусси. Ну, мне пришлось оставить истребитель и продолжить путешествие на транспортном самолете, где я встретился с пилотом пикировщика Хансом-Ульрихом Руделем и его стрелком штабс-фельдфебелем Эрвином Хенчелем, которые также летели за наградами.
Рудель имел больше наград, чем любой другой немецкий пилот за всю войну. Он получил Рыцарский крест с Золотыми Дубовыми Листьями и Бриллиантами. Он был настоящим фанатиком и сражался до последнего дня. Мы часто сопровождали его пикирующие бомбардировщики. Он захватил с собой на встречу с Гитлером своего стрелка. Рудель потребовал, чтобы Хенчеля наградили Рыцарским Крестом, иначе он не полетит. В результате Рудель получил Мечи, а Хенчель – Рыцарский крест.
После того, как были вручены награды, нас пригласили на ужин вместе с Гитлером и несколькими офицерами его штаба. Гитлер был очень серьезным и редко смеялся, но это было после того, как мы потеряли Сталинград и 6-ю армию, а также фронт в Северной Африке. Я сражался во время Курской битвы, и эту битву мы тоже проиграли, хотя очень надеялись на успех. У нас было много побед, но противник все равно превосходил нас в числе.
Гитлер расспрашивал нас о наших частях, семьях, откуда мы родом, уточнял наше мнение о положении на фронте. Я был более чем сдержан, но Рудель обсуждал это так, словно речь шла о великом крестовом походе, что меня сильно удивило. Я еще больше удивился, когда понял, что фюрер наслаждается этой беседой, словно поражения можно было отвратить с помощью этого человека. Это становилось интересно. Я вспоминаю, что многие другие говорили о Гитлере после встречи с ним, и многие придерживались того же самого мнения. В конце концов нас угостили кофе, который мы пили с Гитлером наедине, и после недолгой беседы мы улетели назад в свои части.
Я помню, как Хартман получил новый истребитель, взлетел и практически сразу же вернулся. Он заявил, что обнаружил проблему. Я не поверил и решил взлететь на этом истребителе сам. Едва я оторвался от земли, как мотор взорвался, и я приземлился. Больше я никогда не сомневался в его словах. Затем Хартман пропал на некоторое время, и мы решили, что его взяли в плен. Но через несколько дней мне позвонил офицер СС и сообщил, что Хартман у его солдат. Это было хорошей новостью, потому что механик Хартмана Мертенс без разрешения отправился на его поиски. Я решил не наказывать Мертенса, когда он вернулся. Механик выглядел совершенно раздавленным, такие тесные узы между людьми и делали нашу эскадру великой.
С нами вместе воевали словаки и хорваты из 13-й и 15-й эскадрилий. Они были хорошими пилотами, но уступали русским, поэтому через пару лет Гитлер приказал нам больше не действовать вместе с ними. Они казались ему ненадежными, хотя многие сражались до последнего дня войны. Это были отважные парни и хорошие пилоты, поэтому я чувствовал себя виноватым перед ними. После войны им некуда было возвращаться. Они оказались одинокими в этом бескрайнем жестоком мире.
Однако у нас возникла новая проблема. Эти типы из гестапо снова явились на аэродром, когда мы находились на Украине. Они пришли ко мне, как к командиру, и сообщили, что хотят допросить двух летчиков. Я сказал, что они спятили, однако они настаивали. Позднее мне сказали, что их машину использовали как туалет, а на заднее сиденье подбросили дохлую собаку. Я вызвал пилотов, однако они ни в чем не сознались. Впрочем, я знал, что в этом замешаны Штайнхоф, Крупински и Ралль. Я изо всех сил старался не смеяться, когда гестаповцы рассказывали мне о происшествии. Я только сказал им, чтобы они уезжали как можно скорее. Гестапо получило хорошую оплеуху от моих пилотов.
