Комбат на часы посмотрел.
– Полночь. Пойду, проверю караулы. Что-то неспокойно мне.
– Так тихо, вон даже немцы не стреляют.
– Не к добру затишье, не иначе как пакость готовят.
И точно. Прошли по траншее полсотни метров, пару поворотов минули, наткнулись на солдата, лежащего на дне. Комбат нагнулся.
– Эй, солдатик! Так-то ты службу несешь?
Молчит солдат. Майор схватил за плечо, развернул, а солдат мертв, кровью грудь залита. Майор рванул за борта шинели, а на гимнастерке линейный прорез. Не случайной пулей караульный убит, а ножом. Выдохнул комбат:
– Немцы! Лазутчики, за пленным пришли.
Комбат достал из кармана свисток, дунул три раза, подавая сигнал тревоги. Через минуту еще повторил. Матвей из кобуры револьвер достал. Из землянок и блиндажей уже солдаты бегут под командованием фельдфебелей. Солдаты без шинелей, опоясываются на бегу.
Комбат уже командует:
– Занять стрелковые ячейки!
Подбежал ротный, козырнул.
– Господин штабс-капитан, возьмите отделение солдат, обыщите пространство между первой и второй линией траншей. Сдается мне – в ближнем тылу лазутчики немецкие. Уничтожить!
– Есть!
Матвей подошел к приятелю.
– Левандовский, у тебя на этом участке сколько караульных было?
– Четверо.
– Один убит, сколько осталось?
– Ты думаешь…
– Да, друг мой! Убивают тогда, когда уже взяли пленного и караульный мешает уйти группе лазутчиков.
– Черт! Я не подумал.
– Скорее всего немцы на нейтральной полосе. Надо бы и пленного вызволить, и немцам отомстить за убитого.
– Предлагаешь вылазку сделать?
– Именно. Дай трех солдат из старослужащих, да поразворотливее, посильнее. Лучше из числа фельдфебелей, у них револьверы, с ними сподручнее.
– Понял, сейчас.
Уже через несколько минут майор вернулся с двумя фельдфебелями и одним рядовым.
– Предупреди всех, чтобы не стреляли, а то нам задницы продырявят. Парни, за мной!
И первым полез на бруствер. За ним нижние чины, причем тихо, ни стуков, ни бряцания железом. Матвею это понравилось. Он пополз первым. Черт! Метрах в пятнадцати от линии траншей колючая проволока идет в качестве заграждения. Разрезана, концы в стороны отведены, сделан проход. Именно в этом месте немецкая группа проползла. Сколько их? Должно быть не менее четырех, как думалось Матвею. Далеко ли уползли немцы? Если они взяли в плен солдата, то отход их затруднен, пленный – как балласт. Руки связаны, вполне может быть, что оглушен, без сознания, его приходится тащить, а это потеря времени. Матвей в душе удивлялся. Зачем немцам пленный? Если солдат, так он ничего не знает о планах командования, знаком с унтером, командиром взвода, роты. Тогда какой смысл в таком пленном? Если офицера пленили, то Левандовский уже должен был знать, все ли офицеры заняли места по тревоге.
Сложно в темноте определиться, какое расстояние преодолел, если еще и ползешь. А только впереди шорохи. Матвей руку поднял. Как ее узрели фельдфебели, непонятно, но замерли на месте. Четко стали слышны приглушенные голоса, причем на немецком. Сколько до немецких позиций? Пятьсот метров, двести? Вероятно, притомились немцы, отдыхают. Обычно пленного тащил наиболее физически сильный лазутчик, и он впереди, остальные члены группы прикрывают отход. Смутно видны темные фигуры на земле.
Матвей решился, прошептал в ухо ближайшему унтер-офицеру:
– Как только вскочу, стреляете по два выстрела. Дальше по моей команде действовать. Передай другому.
Шепоток, потом слегка хлопнули по голенищу сапога. Заранее о сигналах не договаривались, а понадобилось, и понимают друг друга. Матвей вскочил, направил револьвер в едва различимые в ночи силуэты. Два выстрела один за другим и мгновенное падение. Тут же рядом захлопали выстрелы унтеров. Впереди отчетливые стоны, ругань. Тут уж тихариться не приходится.
– Ползем вперед.
По-пластунски метров восемь-десять одолели. Убитый в немецкой униформе, мертвее не бывает. Немного дальше и в стороне еще один. Когда идут за «языком», в группу стараются взять человека, а то и двух со знанием языка противника.
Матвей решил попробовать, громко крикнул:
– Солдаты, бросайте гранаты!
Один из унтеров шепнул:
– Ваше благородие, нет гранат, звиняйте.
– Я не тебе, для немцев кричал.
Немцы на обманку купились. Тут же послышался голос:
– Найн гранатен! Не бросайт!
– Встали, подняли руки! Оружие оставить на земле и три шага в нашу сторону.
Встали, подняли руки. Оказалось – до них метров десять-двенадцать. Подняли руки, два человека. А пленный где?
– Хенде хох! Форвертс! – скомандовал Матвей.
Немецкий он знал неважно. Сотню обиходных слов. Но их в сложной ситуации хватило. Немцы четко сделали три шага вперед.
– Солдат, – повернулся Матвей. – Подойди, обыщи. Только прошу – стой в стороне, чтобы под пулю не попасть.
– Понял, ваш бродь!
Поднялся и направился к немцам. Хорошо встал, сбоку, не перекрывая линию возможного огня. Обыскал, тихо выматерился, звякнуло железо. Потом обыскал второго.
– Можно!
Матвей подошел, осмотрелся. Впереди человек лежит, недвижим. Матвей нагнулся, понюхал. Свой, русак. От человека махоркой пахнет и ваксой для сапог. Немцы сигареты курят, запах не такой ядреный, и сапоги чистят гуталином.
– Унтеры, берите нашего, несите. Вроде жив, но без сознания.
Сам расстегнул на немцах брючные ремни, завел руки за спину, связал.
– Дранг нах… – и рукой махнул.
Не знал, как по-немецки окопы. Уже почти дошли, как немцы заподозрили неладное, открыли пулеметный огонь. Пришлось всем залечь в огромную воронку от снаряда. С наших позиций тоже стали стрелять. Через четверть часа стрельба прекратилась. Стрелять, не видя цели, только патроны попусту переводить. Но дальше уже ползли. Медленно, потому как наш солдат и связанные немцы ползти не могли, их тащили.
Из траншеи окликнули:
– Кто?
– Свои.
Навстречу, пригнувшись, метнулись два солдата. Оба подхватили уже бывшего пленного, понесли к траншее, передали на руки товарищам. Потом вернулись еще раз, протащили немца. Остальные уже сами смогли добраться. В траншее Левандовский зажигалкой чиркнул, осветил лицо русского, побывавшего в коротком плену.
– Из второй роты, старослужащий. Как же он так неосторожно?
– Придет в себя, расспросим.
Для Матвея это нужно. Либо сам виноват – уснул на посту, либо есть уязвимости, которые надо ликвидировать. По рассказам бывалых солдат, кто ходил в атаки на немецкие позиции, у них кроме проволочных заграждений еще мусор. Немцы выбрасывали впереди траншей пустые консервные банки, бутылки, цинковые коробки из-под патронов. Если кто-то ночью полезет, заденет, шум получится. А осколки бутылок и банок могут серьезно поранить руки. У Матвея служба такая – противостоять утечке информации из расположения бригады, препятствовать разлагающей агитации, коли таковая случится, не допускать захвата немцами наших военнослужащих. Это как сегодня. А еще надо допросить захваченных немцев. У Левандовского такие же мысли. Солдаты завели в его блиндаж пленных. Довольно крепкие ребята, как рассмотрел их при свете карбидной лампы Матвей. С такими в рукопашной устоять сложно. Но струхнули, сдались, увидев бесславную смерть камрадов. А все потому, что мотивации нет. Что забыл во Франции рядовой солдат рейхсвера? Окопная грязь, вши, смерть товарищей. Если и достанется чужая земля, так два метра на могилу. Война нужна правителям, а не простому народу. Один из немцев сносно говорил по-русски, но с большим акцентом, слова выговаривал жестко, однако понять можно. Сначала допрашивал комбат. Вопросы предсказуемые – какая дивизия противостоит русским, каков моральный дух солдат, где расположены пулеметные гнезда, где батареи полевой артиллерии.
