Педагог замолчал. Молчали и мы.
— А вы хороший учитель, — вдруг сказала Нина Семеновна. — Из настоящих. Из тех, кто и в интернате зачуханном за копейки — по высшей мерке в работу вкладываться будет.
— Спасибо, — сухо сказал Константин Сергеевич. А потом вдруг улыбнулся. — А у нас, думаете, не интернат? Интернат и есть. Не во всяком детском доме такие переломанные судьбы, как у нас. Большие деньги — это всегда большие проблемы, эта парочка по отдельности не ходит. А большие проблемы слишком часто оборачиваются большими бедами. Но в принципе, вы правы, мне эти дети дороги. Я их люблю. Потому, наверное, и рассказываю вам все так подробно. Вы производите впечатление приличных людей, и я надеюсь, после этого рассказа не ударите их ненароком по больному месту. Которых у них хватает.
Мне показалось, что он с трудом удержался от слов «Урок окончен, можете быть свободны».
— Ну все, наверное. Что знал — рассказал. Артефакты для наблюдения за прогрессом учеников и управления их присутствием на тренировках должны принести в ваши комнаты. Пойдемте, я вам их покажу.
— Одну минуту, — попросил Митрич. — А вы можете собрать их завтра на еще одну встречу с нами? Которая будет уже без посторонних? Мне бы не хотелось притаскивать их туда силком.
Педагог задумался.
— Один раз, наверное, смогу. Но я не буду этого делать постоянно. У вас будет только одна попытка. Или вы как-то убедите их тренироваться с вами, или вам придется, как вы сказали, «таскать их силком». Куда приводить?
— Дайте подумать… — Митрич поскреб бритый — в предельном смысле этого слова — затылок. — У вас же наверняка должно быть что-то типа данжа для тренировок?
— На начальные уровни, как я понимаю? Конечно, есть, и не один. С какими мобами вы предпочитаете?
Митрич оскалился в своей многозубой улыбке:
— А давай классику — скелетов и прочую нежить!
— Договорились. Записываю вашу группу в подземелье на десять утра, остальное время уже занято. Координаты данжа скину почтой.
— Отлично. Приведете тогда их к данжу в половину десятого?
— Приведу, что ж не привести, — покладисто согласился классный руководитель. Потом он явно начал колебаться — говорить или нет, но все-таки решился. — Только зря это все.
— Что зря? — удивился Митрич.
— Тренировки все эти ваши зря. У вас нет шансов с этой командой. Вообще никаких, даже самых мизерных. Причем я не предполагаю, я знаю. Александр очень точно обозвал эту компанию: «анти-дрим-тим». А знаете, почему? Они в большинстве своем неплохие дети, некоторые даже хорошие, но вам досталась худшая команда в колледже. Потому что в этой команде собрались единственные пять студентов на потоке, у которых нет ни малейшей мотивации выигрывать турнир. Никто из них этого не хочет. Королевишны давно оставили мысли о победе, сейчас они хотят только выяснить отношения между собой, а на результаты им, по большому счету, плевать. А у остальных мыслей о победе никогда и не было: Патрик зла на весь мир, Пара будет сачковать и филонить, Плюха просто считает участие в Турнире глупой потерей времени. И с этой компанией вы собрались обыгрывать ребят, которые год готовились к этой схватке, и которые каждую ночь во сне видят свою победу? Серьезно?
— Серьезно. — Митрич и впрямь был сама серьезность. — Есть у меня одна идейка. Сами завтра увидите.
Глава 2
— Митрич, так что ты задумал? — поинтересовался я, когда мы, вылезши из капсул, пили чай у себя в уголке.
— Да, шапожина, колись давай. — поддержала меня Семеновна. — Я же вижу, ты что-то задумал, у тебя даже в игре было очень хитрое выражение лица. Черепа.
Светлана промолчала, но внимательно посмотрела на нашего военного. Очень внимательно.
Митрич откашлялся:
— Тут такое дело… Они, понимаешь ли, подростки.
— Типа того, да, — подтвердил я.
— Вот! — почему-то обрадовался Митрич. — И ко мне новобранцами привозили считай что тех подростков. Дважды в год привозили, так что я с ними наобщался. И знаешь что я понял? Подростки — они очень специфичный контингент. Пугать их бесполезно. Они боятся только сверстников, а условных «взрослых» — совсем не боятся. Они в этом отношении еще дети, и у них детская установка — взрослый не может причинить мне физический вред, он же взрослый. Просить или уговаривать их тоже бесполезно — у этих недорослей мощнейший комплекс «меня не уважают и не принимают всерьез». Поэтому не дай тебе бог ничего у них просить! Если есть даже малейшая возможность самоутвердится путем «захочу — казню, захочу — помилую», то он из тебя все кишки вымотает. Вот.
— Ты не тяни, ты дальше говори! — прикрикнула на него Семеновна.
— Ну смотрите сами. Как еще можно их уговорить тренироваться у нас? Подкупить? Даже не смешно. Остается только одно — удивить. Удивленный подросток теряет волю и его можно брать голыми руками. Вот завтра и будем их удивлять!
— А подробнее можно?
— Нельзя! — категорично ответил Митрич, шумно всосал остатки чая в кружке и спешно засобирался. — Так мне пора, завтра надо быть в форме. Да, еще! Митя, скажи мне как художник художнику — тебе в жизни драться приходилось?
— Даже не знаю, что тебе и сказать, — растерялся я. — Давно этим не занимался, а так… В школе считается?
— А как же!
— Ну там частенько было, у нас район пролетарский был, поэтому раз в неделю стабильно. В армии я, опять же, срочную честно отслужил, а там — сам знаешь… Потом 90-е. Дальше, конечно, чем дальше, тем реже, но случалось иногда. Особенно когда таксовал. В общем, я не большой любитель этого дела, но кое-какой опыт имелся. Все как у людей.
— Прекрасно! — Митрич был в очень хорошем настроении. Он раскланялся с нами и колобком выкатился в коридор.
— От ведь темнила! — Семеновна даже сплюнула в сердцах. — Чуштвую, завалит он нам вше. Там подроштки, с ними аккуратно надо, а он начнет орать, как у шебя в казарме привык — и все! Можно шразу попрощаться.
— Не, зря ты, Нин, — не согласился я. — Я ведь только когда отслужил, понял, что армия — это не только дуболомство и строевая. Это очень древний институт, и традиции там весьма богатые, там очень многому поучиться стоит. Те же методики манипулирования людьми в армии столетиями шлифовались. А это отнюдь не только подчинение и подавление личности, хотя и это тоже. Просто подчинением всего не добьешься, и страхом в атаку людей не поднимешь. Взять ту же строевую подготовку — вроде кому она сегодня нужна? Наследство Средневековья, когда солдатам важно было уметь строй держать. Но на самом деле, когда в строю идешь, интервал-дистанцию держишь, ножку как все тянешь — такое чувство появляется… Его очень трудно словами передать. Это даже не коллективизм, не чувство команды…
Я задумался, как бы сформулировать.
— Ты как будто растворяешься. Как будто становишься частью какого-то большого животного, которое состоит из тебя и таких как ты. Эдакая гигантская сороконожка, которую вы все вместе создали, к жизни вызвали, и только вместе можете удержать. Стоит лишь чуть сбиться — она тут же рассыпается на кучу ваших «я». Но пока — ты просто балдеешь от силы, мощи и всемогущества этого существа. Коллективная магия призыва какая-то, по-другому не скажешь. А потом к людям, вместе с которыми ты этого монстра вызывал, совсем по-другому начинаешь относишься. Вроде бы все как было, но какая-то перегородка у вас внутри сломалась, какое-то чувство единства, общности появилось. И никакими другими способами подобного «чувства локтя» у человека не вызвать, словами это не объяснишь. В общем, методик всяческих там хватает и послужившие офицеры обычно ими очень неплохо владеют. Многие из методик, конечно, на специфические армейские условия завязаны, но и Митрич у нас не дурак. Придумает, как адаптировать.
