Я взглянул на пса. Блестящая шерсть черных лабрадоров, на мой взгляд, обладает какой-то особой красотой, и этот бедняга выглядел просто святотатственно. При свете дня пораженная кожа производила особенно тягостное впечатление, а задние лапы все время конвульсивно подергивались в ответ на непрерывный зуд.
– Как вы его зовете? – спросил я.
– Черныш.
Я нагнулся и погладил пса по голове.
– Бедный Черныш! На тебя же страшно глядеть!
Хвост застучал о подстилку, руку мне лизнул теплый язык, и я принял решение, неожиданное даже для себя.
– Миссис Берз, дайте, пожалуйста, ведро теплой воды. Для первого раза вымою его сам. Это не займет и пяти минут. Пошли-ка, приятель!
Черныш послушно затрусил за мной в огород, где среди зарослей бурьяна торчало несколько унылых стеблей брюссельской капусты. Я высыпал содержимое пакета в ведро, быстро размешал и приготовился приступить к делу, испытывая иррациональную потребность поскорее добраться до этих подлых клещей. Испытывал я и некоторую неловкость, потому что никогда еще у клиентов ничем подобным не занимался. Но тут же решил: к черту предрассудки, – и со свирепой радостью принялся лить густую жижу на шерсть Черныша.
Я втирал ее в кожу, забирался в самые глубокие складки под бедрами и локтями, а пес глядел счастливыми глазами и помахивал хвостом. Собаки, как мне известно по опыту, терпеть не могут, чтобы их мыли, но, казалось, лабрадор радуется, что ему оказывают хотя бы такое внимание. Он просто наслаждался этой процедурой.
Продолжая трудиться, я заметил, что из-за забора кто-то изучает нас. Я посмотрел туда, и мне приветливо кивнул какой-то старичок.
– Доброе утро. Вы не ветеринар будете?
– Совершенно верно.
Он надул щеки.
– Работы у вас, видно, с головой: это сколько же времени требуется, чтобы всех собак перемыть!
Я улыбнулся его представлениям о занятиях ветеринара.
– Да, дела хватает.
Под его внимательным взглядом я кончил мытье и принялся энергично вытирать пса, упиваясь тем, что нанес первый удар по этим микроскопическим чудовищам.
– А пес-то хорош! – заметил старичок.
– Очень.
– Эти тут, – он понизил голос до заговорщического шепота, – совсем о нем не заботятся. До чего довели собаку!
Я промолчал. Но плачевный вид полулысого Черныша – эдакое собачье пугало! – говорил сам за себя.
– А вылечить-то его можно?
– Думаю, да. Но для этого его следует регулярно мыть моим составом. Каждую неделю, пока совсем не выздоровеет.
– Продолжать, значит, через неделю надо?
– Вот-вот. Я скажу, чтобы миссис Берз вымыла его в понедельник.
– Сказать-то вы скажете, – буркнул старик и отошел от изгороди.
В кухне я проинструктировал миссис Берз. Она презрительно потянула носом.
– Я видела, вы со старым Хауэллом говорили. Всюду он свой нос сует. Все время через изгородь подглядывает.
Может быть, и сует, подумал я, но ее собаку жалеет куда больше, чем она сама. Уходя, я оглянулся на Черныша, который бодро вилял хвостом, несмотря на свои мучения, и понял, что снова побываю в доме номер десять в следующий понедельник.
И полный решимости, хотя и чувствуя себя немножко глупо, я позвонил в эту дверь в понедельник. Миссис Берз с обычным угрюмым равнодушием кивнула мне и провела в огород.
– Эти там, – она мотнула головой, – моют его. – Ничего больше не добавив, она повернулась и вошла в дом.
Я посмотрел через изгородь. Посреди аккуратного огородика у дымящегося ведра стоял Черныш, а мистер Хауэлл и его жена усердно втирали в шерсть античесоточный раствор.
Старичок посмотрел на меня и ухмыльнулся.
– А, ветеринар! А мы за вас вашу работу делаем. Чтоб Берзы его каждую неделю мыли? Да никогда в жизни! Вот мы и предложили. Он нам очень нравится.
– Что же… прекрасно! И у вас отлично получается.
Черныш поднял морду, густо намазанную моим снадобьем, но глаза у него блестели от удовольствия, а хвост неистово вилял. Весь его вид говорил, что ничего лучше и придумать нельзя. А старички, не умолкая, приговаривали: «Еще немножко сюда, Чернышок!», «Дай-ка другую лапу, старина!» Большой пес прямо-таки таял от непривычного ласкового внимания.
Я следил за ними, пока они не принялись растирать пса полотенцами, а тогда снова заговорил:
– Превосходнее невозможно! Вы обработали его идеально. Не пропустили ни дюйма!
Старушка улыбнулась:
– Так мы же слышали, как вы объясняли. И хотим, чтобы он стал совсем здоровым.
– Хорошо… очень хорошо… вы все сделали как нужно. – Я поглядел на Черныша, все такого же лысого и жалкого. – Но понимаете, потребуется еще много времени, чтобы шерсть стала прежней, – если это вообще произойдет. И важнее другое. Чешется он меньше?
– Куда меньше, – ответил мистер Хауэлл. – Почесывается, конечно, но до крови себя не дерет и ест хорошо.
– Прекрасно, прекрасно. Пока все идет нормально. Но это только начало. А вы готовы мыть его еще несколько недель? Он же все-таки не ваш.
– Конечно будем, – живо ответила старушка. – Мы его не бросим, об этом не тревожьтесь.
Я с удивлением поглядел на Хауэллов:
– Вы же по-настоящему любите собак! Почему у вас нет своей?
Наступило молчание.
– Так был у нас песик, – сказал наконец мистер Хауэлл. – Двенадцать лет прожил и никогда ничем не болел – вот вы его и не знали, мистер Хэрриот. – Он помолчал, расстроенно хмурясь. – А месяц назад его машина сшибла. Сразу насмерть.
Я поглядел на их помрачневшие лица:
– Очень вам сочувствую. Я знаю, как это бывает. Ужасно. Однако… Вы не думали о том, чтобы завести другую собаку? Это ведь единственное средство, по опыту знаю.
Миссис Хауэлл пожала плечами:
– Так-то так. И мы об этом думали, да только нам обоим за семьдесят, а заведи мы щенка и случись с нами что-нибудь – он один останется. Ведь не знаешь, в какие руки попадет.
Я кивнул и посмотрел на старичков со все возрастающим уважением. Да, это были люди с теплым сердцем.
– Ну, во всяком случае, – сказал я, – Чернышу вы сослужили великую службу. И видно, как он благодарен. Я оставлю вам еще несколько пакетов для раствора и буду знать, что пес в надежных руках.
Я был настолько в них уверен, что не стал больше заезжать в дом номер десять по Айви-стрит, и прошло три недели, прежде чем я снова увидел Черныша. Хауэллы шли с покупками по рыночной площади, а Черныш их сопровождал. Он был весел, но по-прежнему весь в проплешинах, со сморщенной кожей и полуподжившими болячками.
