– Хэрриот, подлюга, ты опять! – Нат запрыгал на одной ноге, цепляясь за ягодицу и уставившись на меня дикими глазами.
Просто не верилось. Не может же прошлое повторяться с такой точностью! Но оказалось, что может: Бриггз вопил и держался за ягодицу, два его товарища покатывались со смеху, меня леденил ужас.
Все еще не выпуская ягодицы, Бриггз обернулся ко мне. Его дюжая фигура угрожающе нависла надо мной.
– А эта дрянь что со мной сделает?! – рявкнул он. – Ты, сукин сын, уже меня покалечил, а теперь что будет? – Он свирепо уставился мне в лицо.
– Нат, я искренне сожалею, но могу лишь повторить, что ни малейшего вреда вам быть не может. В шприце один антибиотик вроде пенициллина, только более широкого спектра.
– Плевать я хотел, что у тебя в шприце. Все равно, годится это для быков, а не для меня. Подлюга ты, Хэрриот, чтоб опять – и то же самое!
– А вот и нет! – воскликнул Фил. – На этот раз ты заряд в правую щечку получил. Мистер Хэрриот просто тебя уравновесил. Он аккуратность любит, я всегда говорил. Вот и захотел докончить, что начал.
И они с Реем захлебнулись хохотом.
Я страшно радовался, что после этого происшествия скотина сэра Юстаса довольно долго пребывала в добром здравии, а редкие профилактические визиты удавалось сплавлять Зигфриду. Так что миновал почти год, прежде чем я вновь оказался в обществе трех работников. С большим облегчением я заметил, что Бриггз, выполняя мои указания, словно бы злобой не пышет.
Если в прошлый раз казалось, что он вот-вот меня ударит, то теперь он хватал и держал вырывающихся телят в полном молчании.
В момент передышки, когда я вновь наполнял шприц, Рей внезапно объявил:
– А у нас есть для вас новость, мистер Хэрриот!
– Какая же?
– Самая что ни на есть! Наш Нат папашей стал.
– Чудесно! Поздравляю, Нат. Сын или дочка?
Отцовство словно бы смягчило угрюмость Бриггза – его лицо расплылось в застенчивой улыбке.
– Близняшки! – ответил он гордо. – Сын и дочка.
– Ну потрясающе! Лучше не придумать.
Тут вмешался Фил:
– Мы ему все растолковали, мистер Хэрриот! Он вот ругал вас, что первым уколом вы его охолостили. А второй-то укольчик все на место и поставил!
Дом на краю света
– Вам следует подумать, Джеймс, – в один прекрасный день заявил Зигфрид, захлопывая книгу вызовов и вставая из-за стола.
– О чем?
– Ну, я знаю, что вы прожили в «Рябиновом саду» много счастливых лет, однако вы же всегда мечтали жить на лоне природы в деревне.
– Да, конечно. Со временем.
– Так вот, в Ханнерли продается отличная усадебка «Верхний лужок». На мой взгляд, преотличная. Ее, конечно, купят сразу. Не посмотреть ли вам?
Меня словно током ударило. Бесспорно, этот план я лелеял очень давно. Однако я терпеть не могу перемен, а потому он оставался далекой мечтой. И вдруг мне предлагают привести мой план в исполнение сейчас же! Я потер подбородок.
– Ну не знаю… Я не собирался так сразу… Когда-нибудь потом.
– Джеймс, вас нелегко раскачать! – Зигфрид погрозил пальцем. – Нет, послушайте. В один прекрасный день вы перестанете откладывать и приметесь за поиски. Но ничего лучше никогда не найти. Ханнерли – красивейшее местечко, а дом просто создан для вас.
Я почувствовал себя в ловушке. Зигфрид знал меня как облупленного. Шли часы, и сознание мало-помалу свыклось с этой мыслью настолько, что я решил сообщить обо всем Хелен.
Моя жена не стала мямлить и тянуть.
– Поедем посмотрим, – сказала она.
И мы поехали, благо привычка ничего не откладывать на завтра у Хелен развита куда сильнее, чем у меня. Ханнерли я знал прекрасно, так как, выражаясь фигурально, расположена деревня в самом сердце нашей практики. Тихий уголок из двух десятков домов (почти только фермерских), уютно разместившихся у склона вдоль маленького шоссе, которое никуда, собственно, не вело. Место удивительно красивое, но ничем не похожее на любимые туристами пряничные деревеньки, словно сошедшие с коробки шоколадных конфет. Ни лавки, ни трактира, ни уличных фонарей. Ханнерли всегда казалась мне потаенным воплощением в камне самой сущности Йоркшира, сурового и чудесного края.
Нас встретил доктор, переезжавший на юг страны. Он показал нам дом – скромный, но совершенно очаровательный, стоящий над собственным пастбищем, где паслись овцы. Широкий луг круто спускался к быстрому ручью, разливавшемуся в тихую заводь. Там плавали кряквы, и пышные ивы клонили ветви над самой водой.
Потом в лучах майского солнца мы с Хелен и наша собака Дина поднялись мимо цветущих деревьев по травянистому склону за домом, а затем через перелаз выбрались на величавое зеленое плато, которое, казалось, господствовало над окружающим миром.
Развалившись на траве, мы с нашей высоты посмотрели на мирно пасущихся овец и еще ниже – на дом, из которого только что вышли. Позади нас вздымался огромный полумесяц заросшего деревьями склона, а за их макушками проглядывала вересковая вершина. Сбоку величественный склон переходил в отрог, завершавшийся каменным обрывом, чарующе блестевшим на солнце. По другую руку за крышами деревушки открывался упоительный вид на широкую Йоркскую равнину и дальние холмы за ней.
Весенние холода кончились, весь край обрел мягкую прелесть, веял ласковый ветерок, напоенный майским благоуханием цветков, обременяющих ветви деревьев и пестреющих в траве. В роще справа от нас в тени между стволами голубели озера колокольчиков.
С высокого клена одна за другой скатились три белки. Толстушка Дина оптимистично кинулась за ними в погоню, но они с воздушной грациозностью пронеслись по дерну и скрылись за пригорком, без малейших усилий оставив ее далеко позади.
Хелен выразила вслух то, что подумал я:
– Жить здесь – это жить в раю.
Мы спустились с холма чуть не бегом и окончательно договорились с доктором. В отличие от прошлых наших попыток обзавестись новым домом – ни единого злоключения. Все ограничилось дружеским рукопожатием.
А слова Хелен оказались пророческими. Расстаться с «Рябиновым садом», овеянным столькими счастливыми воспоминаниями, было грустно, но едва мы устроились в «Верхнем лужке», как поняли, что жизнь в Ханнерли – истинный рай. Порой мне просто не верилось, какая нам выпала удача. Подумать только: мы сидим перед домом на солнышке, смотрим, как в нашем пруду плещутся и ныряют кряквы, а склон перед нами пылает дроком, а еще выше весело блестит каменный обрыв, не знающий перемен. Жизнь в мире неизбывного покоя, где тишину ночью, казалось, можно пощупать руками.
Освещая фонариком путь во время наших с Диной вечерних прогулок, я слышал только безмятежное журчание ручья, струящегося под каменным мостом. Случалось, дорогу мне перебегал барсук, или в смутном свете звезд я видел, как лиса украдкой исследует наш луг.
