Сара заметила, как дважды изменилось выражение его лица, но не могла постичь суть его мыслей.
— Тот поцелуй, Сара… Как я мог забыть? — голос его звучал глухо, устало. — Тот вечер оказался таким сказочным, таким романтичным, и я поддался минутному порыву. Я не должен был делать этого.
— Так, значит, ты жалеешь… — пробормотала девушка, ей стало еще более горько от пришедшего осознания.
— Я жалею, что поступил не как подобает джентльмену, — торопливо принялся объяснять
Артур. — Иногда мужчина проявляет слабость, и я не исключение. Но тот поцелуй навсегда останется для меня одним из самых прекрасных воспоминаний юности!
Сара поняла. Едва он заговорил о воспоминаниях, стало ясно, что никакие другие слова уже не требуются. Мягко, но решительно он дал ей понять, что она является для него лишь частью ушедшего детства. Много позже Сара оценила, с каким терпением и тактом он вел беседу с ней, как старался не нанести урон ее девичьей гордости, но в те минуты ей достало сил только на то, чтобы прошептать сквозь слезы:
— Простите и мне мою слабость, мистер Уэвертон. И тогда, и теперь. Я больше не заговорю с вами о своих чувствах, и вы скоро позабудете болтовню глупой девчонки.
Она не стала просить его сохранить эту сцену в секрете от родных и друзей, будучи слишком расстроенной, но Артур и сам никогда бы не стал предавать ее, достаточно уже того, что он сделал девушку несчастной, чтобы еще испортить ее репутацию.
Как ни неприятно это говорить, а придется признать, что Артур почувствовал себя лучше, когда она ушла. Тягость неизбежного объяснения спала с его души, и Уэвертон с грустью на сердце, но без чувства вины направился в обход дома на конюшню, чтобы сразу же уехать. Вряд ли Бобби сейчас захочет его увидеть…
Февраль 1840
— Никогда, никогда я больше не уеду из дому так надолго! — Миссис Ченсли сбросила пелерину на руки горничной и поочередно расцеловала отца и мать.
Лорд и леди Уэвертон смотрели на свою взрослую дочь и чувствовали, как их тревога успокаивается. В письмах Бобби иногда проглядывала такая тоска по дому и еще по чему-то, чему леди Уэвертон боялась дать название…
Однако, похоже, если Роберте чего и не хватало, так это Рождества в Сент-Клементсе в семейном кругу. Стоило ей переступить порог родного дома, как выражение нетерпеливого ожидания, которое в последние три недели ежедневно наблюдали ее муж и лучшая подруга, уступило место восторженности. Бобби оказалась не в состоянии устоять на одном месте, ей хотелось обежать весь дом, проверить, на месте ли безделушки и картины, не покрашен ли заново косяк в ее старой детской, где лорд Уэвертон со смехом отмечал, как растет его дочь…
Джеффри Ченсли, если и вынужден был собирать по крупицам все свое терпение, чтобы приспособиться к выходкам жены, не подавал виду, оставаясь все таким же полным и добродушным, и леди Уэвертон со вновь проснувшейся тревогой повернулась к третьей путешественнице.
Сара Мэйвуд скромно стояла чуть поодаль, и те, кто знал ее так давно и хорошо, как добрые друзья Уэвертоны, сразу могли бы сказать — девушка предается воспоминаниям, и воспоминания эти не из приятных. Сара не была в доме Уэвертонов уже много месяцев, с тех пор, как июньским днем ее мечты развеялись по ветру, подобно семенам одуванчика. Бобби жила в поместье супруга, и остаток лета Сара чаще проводила там, изредка заглядывая в дом своего дядюшки Фоскера. В доме Уэвертонов все слишком живо напоминало бы ей о последних шести годах жизни… Жизни, полной смехом, надеждами и… Артуром.
Артур Уэвертон уехал через несколько дней после объяснения у пруда, и супруги Ченсли постарались сделать все, чтобы смягчить для Сары боль расставания с тем, кого она так долго и преданно любила. Бобби делала для подруги то, что считала правильным — развлекала ее как могла или оставляла в одиночестве, когда, как ей казалось, Саре нужно побыть одной, чтобы справиться с одолевавшей ее печалью.
Бедняга Джеффри безропотно согласился с решением жены взять Сару с собой в Италию, он уже понял, что вместо одной молодой женщины с непредсказуемым нравом в его доме будут жить две. Старая миссис Ченсли, благоволившая к мисс Мэйвуд едва ли не больше, чем к взбалмошной Роберте Уэвертон, по-матерински обласкала девушку и охотно предоставила ей кров, как до этого — леди Уэвертон. И Саре оставалось только оценить эту заботу и неизменно выглядеть благодарной и приветливой, улыбаться и уверять друзей, что она прекрасно себя чувствует и с удовольствием выпьет чаю или поедет на пикник. Даже если на самом деле ей хотелось спрятаться в своей комнате и рыдать до головной боли. Бобби как никто другой понимала чувства подруги, но если и она не могла позволить себе всегда показывать только истинные чувства, что уж тогда говорить о такой блюстительнице приличий, как Сара?
Один летний день тянул за собой другой, как ребенок тянет за веревочку деревянную лошадку, и чем меньше Сара плакала, тем глубже ощущала унылое равнодушие к прежде любимым занятиям. Ни долгие прогулки, ни новые романы, ни пестрое великолепие летнего сада не радовали ее, и часто в отсутствие Джеффри они с Робертой сидели молча вдвоем в комнате для рисования, поочередно вздыхая о собственных горестях и о бедах друг друга.
Все-таки жизнелюбие Бобби и привязанность к близким одержали победу над разочарованием в любви. Она вышла замуж за хорошего человека и до сих пор не жалела об этом. Значит, такой рецепт сгодится и для Сары, ведь Сара создана для замужества гораздо в большей степени, чем излишне независимая Роберта. А это означает, что надо действовать безотлагательно. Перед собственной свадьбой Бобби черпала силы у неизменно любящей и такой рассудительной подруги, теперь пришла ее очередь служить опорой и утешением, и, надо признать, новая роль неплохо удавалась Роберте.
По случаю двадцатилетия Сары супруги Ченсли устроили грандиозный праздник, куда было приглашено немало джентльменов подходящего возраста и положения. Бобби не возлагала особых надежд на постоянство Генри Коула. Нет, Саре нужно новое чувство, и она скорее обратит свое любопытство к человеку незнакомому, способному заинтересовать и увлечь ее. Именно поэтому на балу оказалось немало кузенов и приятелей ближайших соседей Ченсли, так удачно гостивших у своих друзей в ожидании большой осенней охоты.
Разумеется, Сара выглядела очаровательно в нежно-розовом платье с фестонами, даже невзирая на некоторую худобу и бледность. Имениннице опять, как и в предыдущие два года, дарили шляпки, книги и изящные фарфоровые безделушки, а леди Уэвертон преподнесла своей протеже старинный браслет с изумрудами. Сара испытывала неловкость, принимая такой подарок, но леди Уэвертон убедила ее отнестись к украшению не как к дорогой вещице, а как к сувениру на память от любящих друзей.
Леди Уэвертон понимала, что девушка отдаляется от их семьи, и не могла винить ее за это. Видеть людей, напоминавших ей об Артуре, Саре было так же тяжело, как и приезжать в их дом. Что ж, из неуклюжей девочки в тусклых платьях выросла прелестная леди, умеющая вести себя в обществе и сохранять достоинство в сложных обстоятельствах, и при этом нежная и скромная. Такой дочерью могла бы гордиться любая мать, и леди Уэвертон находила, что неплохо потрудилась и может не опасаться за будущее Сары хотя бы в том смысле, что у девушки есть соответствующее ее талантам положение в обществе. К сожалению, большего для Сары лорд и леди Уэвертон сделать не могли. Устроить свою судьбу ей предстояло без их помощи, как бы Бобби ни была уверена в обратном.
