(ЦАМО РФ. Ф. 142 сд. Оп. 1. Д. 167. Л. 140)
«Свет не без добрых людей». Кто-то внёс предложение: так как ежедневно от голода кто-то заболевает, давать ему «два пайка». А откуда взять их? Очень просто: всё батарейное довольствие делить не на 87, а на 88 и даже на 89 или 90 порций, чтобы можно было дать лишнюю порцию масла самым-самым слабым бойцам («доходягам»). Спасать слабых. Сильным – «не поддаваться холоду и голоду». Терпеть, терпеть, ждать помощи с Большой земли. Так и порешили.
И ждали. Терпели. Улыбались. Читали Стендаля, Дюма, Майн Рида, Бальзака, Толстого, Пушкина, Маяковского, Демьяна Бедного… Писали письма и получали ответы…
«Рус, сдавайся!»
На переднем крае противника устанавливались громкоговорители, с помощью которых враг агитировал сдаться
[37]. Обычно можно было услышать ночью: «Рус, сдавайся! Приходи: хлеб, масло, сыр!»
Для сытого человека эти слова – пустой звук. А вот для голодного…
Старший ездовый 2-го орудия Емцев, как и я, до войны получал два пайка из-за большого роста. В условиях Карельского перешейка, где много хвойных лесов и озёр, атмосферный воздух был насыщен кислородом больше нормы. Одного пайка для солдат, находившихся целыми днями на свежем воздухе, на конюшне, в орудийном парке, на занятиях, спортивных соревнованиях и т. п., было мало. Килограмм хлеба, трёхразовое столовое питание быстро сгорали, особенно в холодные времена года: осенью, зимой, весной. Поэтому Емцеву и ещё одному старшему ездовому, его земляку из Воронежского края, также врачом полка капитаном Дементьевым было назначено два пайка. Так что на три орудия из девяти, или, точнее, в каждом взводе для одного орудия, было выделено дополнительное питание; дополнительный паёк состоял из одного килограмма хлеба и трёхразового столового питания: завтрака, обеда и ужина.
Надо сказать, что мы лишь числились в списке лиц, получавших до войны два пайка. Дополнительный паёк делился на весь орудийный расчёт с некоторой добавкой (для нас) хлеба и первых блюд. Остальное делилось на всех. А всем всё же не хватало питания – даже для наводчика орудия Приходько, малорослого, щуплого курсанта (нас, «годичников», до войны звали «курсантами», а 1-ю батарею – учебной).
Так вот, можно было понять Емцева, когда в разгар блокады, в ноябре – декабре 1941-го, январе – феврале 1942 года с финской стороны раздавалось: «Рус, приходи – хлеб, масло, сыр, папиросы!»
Емцев не был курсантом. Он был солдат призыва 1939 года, с начальным образованием (четыре класса сельской трудовой школы), участвовал в боях с белофиннами зимой 1939/40 года, возил 76-мм пушку, заботился о своей паре лошадей – коренных: мыл их и чистил, как все, своевременно чинил упряжь и т. д.
И вот в один из морозных январских дней на завтраке Емцева не оказалось. Конюшен уже не было. Лошадей, кроме кобыл (их отправили ещё в начале блокады на Большую землю – мы находились в блокаде на Малой земле), мы съели ещё в начале декабря. Так что все бойцы и командиры батареи друг у друга были на виду. Емцева не оказалось. Говорят, вечером на ужине был, но исчез ночью. Куда? Неизвестно.
Не было Емцева день, два, три. Ну, думали мы, пропал боец, ушёл, а куда – не знали. Но догадывались конечно же молча. Вспоминали, что Емцев всё прислушивался к знакомому голосу с финской стороны: «Рус, приходи: хлеб, масло, сыр, папиросы».
И вот на четвёртые сутки к завтраку явился и Емцев. Весёлый, с улыбкой до ушей.
– Емцев! Где пропадал?
– У финнов в гостях.
– И как? Потчевали тем, что обещают каждый день?
– А как же. Сразу же накормили, чаем угостили, дали пачку папирос, спички. Приняли как родного. Жаль, что я не знаю номеров пехотных полков и фамилий командиров нашего и пехотных полков; если бы знал, меня бы так быстро не отпустили. «Уходи, – сказали, – когда узнаешь, снова приходи». И я ушёл, – с улыбкой закончил свой рассказ Емцев. – Вернее, уполз так же, как и приполз, – уточнил он.
…Емцева на обеде не оказалось
[38]. И в первый день, и во второй, и на третий. Говаривали, что его пригласили в политотдел 142-й стрелковой дивизии
[39].
