(ЦАМО РФ. Ф. 334 ап. Оп. 1. Д. 30. Л. 51)
Из дневника К.И. Балтяна (1989 год):
«…года два как умер мой комбат Ковяшов А.А., и год как умер его (и мой) друг Поляничкин Иван Аврамович. …Уже не езжу в Ленинград на встречу прорывников блокады, так как плачу, слёзы, спазмы горла, здоровье нестабильное».
Сестрорецк запомнился мне из-за ряда обстоятельств.
Во-первых, как места, где в 1917 году в шалаше скрывался В.И. Ленин (у Разлива).
Во-вторых, 23 марта отметили моё 28-летие. Свой день рождения я отмечал в Сестрорецке, у шалаша, в котором скрывался Владимир Ленин. В комнате брошенного дома (весь город был выселен ещё в начале войны) собралось несколько моих друзей. Сели за накрытый тарелками и рюмками стол, но есть и пить было нечего, поэтому в рюмки налили разведённые водой фиолетовые чернила (для фотографирования), а в тарелки разложили кусочки солдатского пайкового сухаря. Фото этого торжества сохранилось. На нём я запечатлён уже в погонах младшего лейтенанта – до марта 1943 года погон ещё не носили.
В-третьих, когда я был дежурным по штабу 334-го крап, штаб навестило дивизионное начальство и поставило передо мной задачу на самостоятельное решение, исходя из следующих обстоятельств: «В сторону дислокации 334-го крап по Финскому заливу движется шесть военных глиссеров. Ваше решение». Я, выслушав обстоятельства, обратился к старшему по званию из прибывших:
– Товарищ полковник, разрешите выполнять!
– Выполняйте, но не прибегая к телефонной или радиосвязи с подразделениями артполка, – ответил мне полковник.
– Первый дивизион! По глиссерам противника, мчащимся по Финскому заливу в сторону вашего расположения, беглый заградительный огонь всеми видами огнестрельного оружия!
Полковник скомандовал:
– Отставить команду! Отбой!
Я повторил эту команду. За этот эпизод мне была объявлена по дивизии благодарность «За отличное несение боевой службы на посту».
Этот случай, по-видимому, сыграл определённую роль в откомандировании меня в город Чебаркуль на переподготовку в 30-м учебном полку офицерского состава. В этом полку мне было присвоено звание «командир огневого взвода».
В-четвёртых, получив в боях офицерское звание, своим внешним видом я дискредитировал его, это звание. В АХО не было одежды и обуви больших размеров, поэтому шинель вместо 5-го я носил 3-го размера. Кирзовые сапоги были старые, сильно растоптанные (с 43-го до 46-го размера); малых размеров были гимнастёрка и галифе; искусственные погоны с одной малой звёздочкой (младший лейтенант) – не по размеру большие. Ремень вместо кожаного был из парусины с большой алюминиевой пряжкой.
Вообще, за время службы из-за своих «габаритов» мне не раз приходилось терпеть подобные неудобства. Так, когда я начинал служить, не было кирзовых сапог больших размеров. Вместо них были ботинки с обмотками, а ездовому обмотки мешали. Осенью 1941 года мне достались валенки на одну ногу – настоящая «кривая нога».
Мой внешний вид был не так заметен на Синявинских болотах. Но в городе Сестрорецке, где расположился 334-й артполк на время восполнения потерь, понесённых в боях за расширение прорыва блокады
[60], я выделялся неряшливо, тем более среди штабных офицеров.
Из политдонесения штаба 334-го ап № 037 от 23.03.43 г.:
«Имеющееся обмундирование на личном составе пришло в негодность – шинели на 70 %, гимнастёрки и шаровары – на 70 % и ботинки на 40. Необходимо для личного состава полка обмундирования и обуви: шинелей 465 шт., гимнастёрок х/б – 484 шт., шаровар х/б – 640 шт., белья нижнего 1400 пар, полотенец 1260 шт., и ботинок 260 пар».
(ЦАМО РФ. Ф. 334 ап. Оп. 1. Д. 30. Л. 54 об.)
Встретив как-то раз меня с глазу на глаз, командир полка приказал мне:
– Иди к моему заму по МТО (материально-техническому обеспечению) и передай мой приказ: одеть и обуть тебя по форме, с иголочки. Срок – трое суток!
Я приказ выполнил. За меня взялись все виды службы АХО: сапожники, портные (по шинелям, брюкам, гимнастёркам, головным уборам, ремням).
Когда я находился на территории расположения отдела материально-технического обеспечения, меня заметил главный кладовщик продовольственного склада АХО сержант Завидов, портрет которого я когда-то нарисовал, когда он ещё служил в батарее на конной тяге.
Портрет он послал по почте домой, в Сибирь. Там его узнали, высоко оценили работу художника. И сержант свою благодарность выразил так, что я мог бы уйти в мир иной…
При встрече со мной он рассказал историю про свой портрет и пригласил пойти с ним в продсклад. Вошли в склад, он его запер на крючок, после чего выложил на стол окорок из корейки, буханку хлеба и трёхлитровый бутыль спирта-сырца, сорта «Киевский», 80-ти градусный. Рядом с бутылём поставил две солдатские кружки ёмкостью по 0,33 литра каждая.
– Смертельно, – заявил я.
– Ничего. Проверено, – ответил он, и мы начали свою трапезу со спирта.
Я только помню, что резал ножом окорок «корейки» на куски. А ел ли я их или не ел – не помню. Проснулся на втором этаже в комнате, где жили прачки
[61], на одной из коек.
