Становление новой российской государственности в конце ХХ в. сопровождалось восстановлением рыночных отношений в экономике и отказом от принципов советского планирования. Масштабная приватизация государственной собственности, децентрализация экономики привели к формированию широкого слоя собственников, в том числе и в аграрном секторе. Еще в начале 90-х годов ХХ в. казалось, что крестьяне, вернее, труженики сельскохозяйственных предприятий, получив в собственность землю и свободу действий, смогут вывести аграрный сектор из кризисного состояния и стагнации, активно развивая фермерские и индивидуальные подсобные хозяйства. Но реальность оказалось иной: сотни акционированных сельскохозяйственных предприятий (колхозов) разорились, а их собственники (бывшие колхозники) оказались далеко не эффективными менеджерами.
Введенное Россией в августе 2014 г. продуктовое эмбарго на ввоз сельскохозяйственной продукции из стран-членов Европейского Союза, США и Канады обнажило проблему отсутствия конкурентоспособных агропроизводителей на внутреннем российском рынке. Оказалось, что, несмотря на десятилетие активного развития рыночных отношений, сельскохозяйственная отрасль по-прежнему находится в глубоком кризисе, а крестьяне не проявляют интереса к эффективному управлению своей собственностью и не рассматривают землю как капитал и источник доходов.
Объяснение данному явлению мы можем найти в последствиях советского аграрного проекта – коллективизации. Она ставила перед собой задачу ликвидации крестьянства как слоя носителей мелкобуржуазных собственнических ценностей. Насильственные методы коллективизации, жесткое планирование производственной деятельности, отсутствие у крестьян материальной заинтересованности в трудовой деятельности в результате лишения их результатов собственного труда привели к трансформации ценностных ориентиров крестьянской культуры. Сельские жители – колхозники – перестали воспринимать землю как источник дохода и существования, а сам физически тяжелый крестьянский труд перестал быть стержневой ценностью для сельского социума. Крестьянство забыло свое единое прошлое «во имя светлого будущего»
[2]. Как отмечает И.Е. Кознова, именно ХХ в. обогатил крестьянина «огромным отрицательным опытом, деформировавшим его психику», что выразилось в утрате традиций, переоценке социальных ролей и жизненных практик
[3].
Крушение советской государственности и официальной идеологии позволило исторической науке открыть новые горизонты познания, объективное рассмотрение которых ранее было невозможно. История советского крестьянства относится именно к данной проблеме.
Актуальность темы исследования также обусловлена возросшим интересом отечественной науки к истории обыденной жизни рядового, «маленького» человека. Обращение к опыту повседневной крестьянской жизни позволяет реконструировать жизнь одной из многочисленных социальных групп советского общества. Достижение данной цели возможно лишь при использовании междисциплинарного подхода, активном привлечении знаний из различных областей гуманитарных наук. Н.Л. Пушкарева справедливо заметила, что только комплексный подход к исследованию феномена повседневности способен привести к формированию нового исторического знания, что особенно актуально в условиях современного методологического кризиса социально-гуманитарного познания
[4]. Происходит разочарование в глобальных историко-теоретических построениях, не способных достаточно четко и объективно удовлетворить заказы и запросы времени. Культурная картина постмодерна проявляется в распаде цельного образа на фрагменты, характеризуется отсутствием единого представления об историческом прогрессе и его последствиях. Как отмечает Е.Н. Стрекалова, «с критикой прежде накопленного знания появляются попытки новой интерпретации исторической реальности, в частности, с позиции местной, локальной истории»
[5].
В современных российских условиях размывания основ традиционной сельской культуры, утраты сельского образа жизни изучение истории крестьянской повседневности приобретает особую актуальность.
Память – это особый феномен человеческого существования, она призвана сохранять значимость тех или иных событий и явлений в жизни индивида. Но памятью обладает не только человек, она является важнейшей характеристикой социума, находит свое выражение в его культуре.
Культура как форма памяти, или культурная память, является тем механизмом, который формирует единство коллектива, определяет доминанты настоящего, придает значимость происходящим событиям и формирует гражданскую коллективную идентичность. Процесс формирования и функционирования социальной памяти – сложное явление и во многом зависит от идеологических установок действующего политического режима
[6]. Таким образом, социальная память, как явление не только социокультурное, но и политическое, проявляется на нескольких уровнях: официальном – через конструирование официальной исторической наукой базовых ценностей гражданской идентичности и «стихийном» («народном»), что находит выражение в сохранении в коллективной памяти образов и оценок минувших событий, отличных от официальной точки зрения.
Необходимо отметить, что социальная память не есть сумма памяти индивидов, составляющих данное общество. Она представляет собой особый «механизм сохранения и передачи информации во времени и пространстве»
[7] и формирует историческое сознание индивидов. Историческое сознание в различные эпохи представляет собой «определенную систему взаимодействия “практических” и “теоретических” форм социальной памяти, народных преданий, мифологических представлений и научных данных…»
[8] В этой памяти отражается совокупность идей, взглядов, представлений, чувств, оценок и восприятий многообразия исторических событий как обществом в целом, так и различными социально-демографическими группами и этносоциальными объединениями
[9]. Это обстоятельство приводит к тому, что различные культурные группы по-разному осмысливают прошлое
[10].
