Многие исследователи отмечают широкое использование советскими властями в сталинский период практики террора. Массовые репрессии и активная государственная пропаганда, отмечает С.А. Красильников, использовались властью как средство достижения поставленных задач посредством социальной мобилизации масс
[215]. Социальную мобилизацию этот автор понимает как целенаправленное воздействие институтов власти на массы посредством подавления или искажения свободных и рациональных предпочтений, мотиваций и действий отдельных индивидов и групп для приведения социума в активное состояние, обеспечивающее поддержку и реализацию целей и задач, объявляемых властью приоритетными и признаваемых большинством общества
[216]. Политические институты использовали социальную мобилизацию как универсальное средство многоуровневого контроля и регулирования основ жизни деятельности общества (социально-трудовые и производственные отношения, социально-бытовые и внутрисемейные связи)
[217]. Сталинский режим применял различные приемы социальной мобилизации, но наиболее действенными были пропагандистские кампании. Эффективность последних во многом зависела от того, «насколько внедряемые в массовое сознание идеологические установки соответствовали характерным для той или иной социальной группы мировоззрению и социальным настроениям»
[218]. Иногда организаторам кампаний приходилась корректировать содержание и формы пропаганды с целью
приблизить ее к особенностям групповой социальной психологии. Но, несмотря на это, пропаганда оставалась инструментом перевоспитания и частью миссии «по насаждению на территории Советского Союза стандартной советской монокультуры для всего населения»
[219].
Усиление репрессивных практик в предвоенные годы, по мнению М. Ферретти, было вызвано желанием государственных институтов сломить общественное сопротивление и обеспечить социальную стабильность
[220]. В этом контексте аграрная политика сталинизма в довоенный период представляет собой стремление власти разрушить и переделать социально-экономический строй деревни с целью распространения там государственного контроля
[221]. Как отмечает О. Хлевнюк, сталинский режим, опираясь на насильственные методы управления, криминализировал все сферы социально-экономической и политической жизни, заменяя насилием естественные стимулы развития
[222]. После войны, по мнению Д. Ширера, тактика репрессивно-карательных действий государства меняется. Теперь карают не за социальное происхождение и политическую неблагонадежность, а за конкретные поступки, выходящие за рамки дозволенного, обозначенного государством. Само массовое принуждение использовалось властями для дисциплинирования советского общества в условиях послевоенного восстановления экономики
[223]. Власть стремилась ликвидировать не определенные общественные настроения, а их носителей
[224]. Но реакция социальных масс на карательные действия властей выражалась в выработке целой «палитры» антагонистических жизненных стратегий – от равнодушия к официально одобряемой деятельности до настойчивого следования традиционному образу поведения (религиозные ритуалы)
[225]. Одна из особенностей сталинского общества, как отмечает Д. Фильцер, заключалась в «психологии обхода законов», что выражалось в формальном выполнении требований центра, а это, в свою очередь, являлось условием выживаемости и воспроизводства самой системы
[226].
Репрессии и произвол представителей власти являлись частью повседневной жизни целого поколения советских граждан, они были усвоены ими на уровне ценностей
[227]. Официальное одобрение властями доносительства, атмосферы недоверия, подозрительности, предательства и жестокости в обществе, по утверждению С.И. Быковой, служило средством оправдания всех аморальных поступков
[228]. В недрах коммунальной повседневности происходит рождение «адаптивной морали», которая не просто мирилась с властным насилием, а заранее его оправдывала
[229]. По мнению Д. Дюрана, образцы поведения и схемы мышления, сформированные в условиях коммунальной квартиры, воспроизводились советскими людьми в других повседневных ситуациях и формировали советскую культуру повседневной жизни
[230]. Согласно С.А. Королеву, общество становится обществом без общественной морали, т. к. мораль превращается в феномен индивидуального сознания, а давлению официальной аморальности могло сопротивляться лишь сильное, самостоятельное индивидуальное сознание
[231]. Сталинский террор осуществлялся согласно приказам и распоряжениям, а приводили его в действие миллионы активных участников, которые преследовали собственные цели
[232]. Стремление индивидов вписаться в советскую модель идентичности, в понимании С.И. Быковой, проявлялось в «самозакреплении». Доказательством этого являлось стремление граждан принимать участие в деятельности комсомола и компартии, работа на стройках социализма и т. д. «Преодоление себя», своей совести, по мнению Ф. Буббайера, было главным ортодоксальным нарративом сталинской эпохи
[233]. Государство и само стремилось вовлечь индивида в свою деятельность, т. к. политическая апатия и неопределенная, расплывчатая идейная позиция обывателей не способствовала социальной мобилизации
[234].
