Генерал вспоминал об этой встрече так: «В мою бытность начальником Генерального штаба та аудиенция оказалась одной из самых тягостных. Его императорское высочество был очень разгневан делом Редля… На меня лился поток упреков»
[252]. На следующий день, обедая с вновь назначенным министром иностранных дел Леопольдом Бертольдом, фон Гетцендорф не скрыл, что он стоит за самоубийством, и передал слова эрцгерцога: «Видите, как удачно получилось: мы не вступили в войну с Россией, имея предателя в своих рядах». С несвойственным ему смехом он заверил Бертольда: «Редль выдал всякие пустяки… Никакого серьезного ущерба он не нанес»
[253].
Командующий австро-венгерской армией явно выдавал желаемое за действительное, отрицал очевидное, а скорее всего, просто блефовал. Десять лет Редль продавал все военные планы своего государства России, а она, в свою очередь, снабжала ими своих союзников на Балканах. Самые заклятые враги Габсбургов теперь подробно знали об австрийских укреплениях, планах-графиках мобилизации, военной стратегии. Вполне вероятно, что в разговорах с коллегами Редль преуменьшал военную мощь России. Европа стояла на краю большой войны, и Австрия встречала ее почти беззащитной
[254].
Франц-Фердинанд немедленно уволил со службы офицеров, причастных к фиаско Редля, в их числе и фон Гетцендорфа. Задача оказалась непростой: враги Австрии не должны были заметить серьезных перемещений в высших эшелонах армии. С Гетцендорфом было особенно сложно. Он, протеже самого эрцгерцога, умело поднял армию на современный уровень, был популярным главой правительственной «партии войны». Его репутацией человека воинственных настроений эрцгерцог маскировал свои закулисные миротворческие усилия. Быстро найти Гетцендорфу замену было сложно
[255].
Бахвальством фон Гетцендорф и его окружение прикрывали боязнь, что дело Редля поставит крест на их карьерах и подорвет агрессивную военную политику. Они уповали, что война, любая война, спустит расследование на тормозах. Как и его близкий друг, начальник Генерального штаба Германии Гельмут Мольтке, фон Гетцендорф полагал, что предстоит расовая война «между германизмом и славянством»
[256].
Между тем у него был и личный, тайный повод жаждать войны. Он надеялся, что в новой обстановке его любовница, замужняя женщина и мать шестерых детей, разведется с мужем и выйдет за него. Только такой весомый довод, как война, мог убедить Франца-Фердинанда и католическую Австрию закрыть глаза на этот скандал
[257].
Адольф Гитлер той весной тоже нервничал. В Мюнхене они с Рудольфом Хойслером собирались обосноваться надолго, поэтому нужно было зарегистрировать свое имя, адрес и род занятий в местной полиции. Гитлер назвался «художником и литератором», но полиция в его родном Линце объявила его призывником-уклонистом
[258]. Четыре года он уворачивался от военной службы. В 1913 г. австрийцы начали его разыскивать. Еще чуть-чуть, и его обнаружили бы в Германии.
Платить за квартиру было почти нечем, а перспективы работы выглядели весьма туманно; поэтому Гитлер снова начал срисовывать пейзажи с открыток, а Хойслер вставлял их в рамки и пробовал сбывать. Для местных дельцов они рисовали вывески в обмен на хлеб и молоко. Гитлер подумывал, не пойти ли на архитектурное отделение Мюнхенской академии художеств, но так и не подал прошения
[259]. Новая жизнь в Германии оказалась почти такой же, от которой он бежал из Вены. Встревоженной матери Рудольфа Хойслера он писал, что все будет хорошо:
При всех возможных усилиях найти более или менее приличное место здесь для него будет не так трудно, даже проще. В Германской империи, с ее пятьюдесятью городами по сто тысяч жителей в каждом и активной торговлей по всему миру, гораздо больше возможностей устроиться, чем в Австрии. Я уверен, ему не стоит жалеть, что он оказался здесь, даже если он не сможет пробиться, ведь в Австрии ему пришлось бы еще хуже. Но я не думаю, что так случится
[260]
[261].
Оптимизм столь же не был свойственен Францу-Фердинанду, как и Адольфу Гитлеру, но к весне 1913 г. время, казалось, начало работать на наследника. Недуги добивали и без того слабое здоровье Франца-Иосифа. Во время последнего обострения дворцовые бюллетени с просьбами о молитвах напомнили подданным, что даже император смертен. На ближайшей от Конопиште станции под всеми парами стоял поезд, готовый умчать эрцгерцога в Вену, чтобы он принял корону Габсбургов
[262].
Молитвы сотворили чудо. Сверх всяких ожиданий, Франц-Иосиф пошел на поправку. Одна из венских газет серьезно утверждала, что восьмидесятитрехлетний император заставил себя выздороветь усилием воли, «так как очень хотел досадить племяннику и насколько возможно отсрочить его вступление на престол»
[263]. Но все-таки и друзья, и враги осознавали, что уже совсем скоро императором будет Франц-Фердинанд.
В ожидании этого немецкий император Вильгельм II тщательно выстраивал дружбу с эрцгерцогом, женой эрцгерцога и даже с их детьми. Мужчины очень сблизились. Франц-Фердинанд ценил Вильгельма за то, что он дал стране двадцать пять лет мира и процветания, но боялся его несерьезного отношения к военным вопросам
[264]. Вильгельм настолько любил изображать солдата, что по нескольку раз в день переодевался в форму разных полков, которую иногда сам и разрабатывал
[265]. Император Германии испытывал восторг от военных экзерсисов, салютов, маршеобразной музыки, всего, в чем отражалась слава главнокомандующего великой страны. Военные побрякушки льстили его ненасытному, но уязвимому самолюбию. Франц-Фердинанд опасался, что в момент слабости Вильгельм передаст в руки генералов всю политическую ответственность, а вместе с ней и судьбы своей империи
[266].
