[Франц-Фердинанд] предвидел образование федерального объединения всех национальных групп, составлявших Австро-Венгерскую империю, и оптимальный учет интересов каждой нации в непростых проблемах Дунайского региона… Но такой союз национальных групп, управляемый из Вены, угрожал бы интересам определенных кругов, которые вынашивали проекты аннексии и завоеваний. Планы моего отца смущали их, и, чтобы предотвратить их выполнение, они вооружили в Сараево тех мерзавцев, которые подняли руку на мир, как огня боявшийся любой резни
[579].
Главный тезис его статьи вызвал яростные споры во всей Европе, особенно в Австрии и Германии: «Этот проект очень волновал Берлин и подтолкнул тайную полицию Германии к тесному сотрудничеству с заговорщиками и подготовке сараевского убийства»
[580].
Было не совсем ясно, говорил ли герцог Гогенберг о коварстве германской и сербской тайной полиции или обвинял высокопоставленных лиц и правительства одной или обеих стран в подготовке убийства его отца, но эти слова вызвали сильнейший антигерманский отклик по всей Австрии. В статье Максимилиан писал, что как раз в то время Гитлер призывал к аншлюсу, к аннексии Австрии Германией.
Слова Макса разъярили Гитлера, нацистское руководство и австрийских нацистов, которых становилось все больше
[581]. Вскоре даже спортивные соревнования получили отчетливый политический привкус. На венском стадионе вспыхнула потасовка перед футбольным матчем Австрия – Италия, когда игрок австрийской сборной «показал своим противникам нос и его сбил с ног один из итальянских игроков… Четыре итальянца получили тяжелые травмы»
[582]. Бенито Муссолини в ответ выставил австрийскую футбольную команду с соревнований на кубок Центральной Европы, которые проводились в Италии
[583].
Напряжение росло, и призывы Гитлера к расовой чистоте и германскому национализму достигли в конце концов крошечного горного городка Радмер, где тихо проживал Эрнст с женой и новорожденным сыном. Американский посол Мессерсмит сообщал об активизации нацистов в Штирии, Верхней Австрии и Каринтии, где герцог и герцогиня Виндзорские проводили медовый месяц
[584]. Приветствия «Хайль Гитлер» и публичная поддержка нацистов вынудили канцлера Шушнига приказать местным властям подавлять там малейшие проявления деятельности нацистов. Пронацистские настроения некоторых ближайших соседей Эрнста убедили его возглавить силы местной антинацистской самообороны
[585]. София Ностиц-Ринек жила в самом центре чехословацкого «лоскутного одеяла» из чехов, словаков, венгров, поляков и немцев и тоже понимала, насколько опасна риторика Гитлера.
Но не все были столь прозорливы. В октябре 1937 г. британский премьер-министр Невилл Чемберлен уговорил Эдуарда Галифакса, своего министра иностранных дел, начать «свободные, неформальные встречи с руководством нацистов»
[586].
Максимилиан писал Софии, что опасается коварства нацистов, но тогда же, осенью, Чемберлен в письме к сестре упоминал о своих «далеко идущих планах умиротворения Европы и Азии и окончательного контроля безумной гонки вооружений»
[587]. Вернувшись из Берлина в Лондон, лорд Галифакс записал: «Национализм и расизм – две страшные силы, но я не сказал бы, что какая-то из них неестественна или аморальна»
[588].
София вспоминала, что в предвоенные годы все время молилась о чуде. В Праге множество церквей, и она часто посещала их, но больше всего любила кармелитскую церковь Богородицы Торжествующей, совсем недалеко от ее дома на Мальтийской площади
[589]. Там хранилась легендарная статуя Пражского Иисуса-младенца. Многие католики обращались к нему в надежде на чудо. София была одной из них.
Знаменитая статуя была для ее семьи особенной. Папа Лев XIII мастерски убедил Франца-Иосифа дать разрешение на брак ее родителей. Статую и церковь он сделал местом паломничества католиков. За триста лет до того небольшую деревянную статую Иисуса-младенца подарило церкви семейство Лобковиц, друзья Гогенбергов, бывшие владельцы Конопиште
[590].
В церкви София молилась за всю семью, в особенности за Эрнста. Самому младшему Гогенбергу достался в наследство горячий нрав отца, а не дипломатические таланты матери. Сестра боялась, как бы австрийские нацисты, наглея все больше, не спровоцировали взрыв. Именно это и случилось в январе 1938 г., в один из его редких наездов в Австрию
[591].
Сбор, который граждане Германии должны были платить за отпуск в Австрии, подрубал на корню ее туризм. Большая свастика из электрических лампочек в окне немецкого туристического бюро привлекла внимание Эрнста. За несколько секунд он зонтиком разнес окно вдребезги, а потом расколотил саму свастику и выставленные рядом портреты Гитлера. На место происшествия прибыла полиция. Чтобы не арестовывать принца Гогенберга за вандализм и нарушение общественного порядка, от него потребовали принести личные извинения германскому послу Францу фон Папену. Об инциденте посол немедленно сообщил в Берлин
[592].
Через месяц, в феврале, Гитлер пригласил канцлера Шушнига в свою баварскую резиденцию «Орлиное гнездо», откуда открывался вид на Австрию. Канцлеру было обещано, что «при любом ходе переговоров они ни в коем случае не изменят австро-германских отношений к невыгоде Австрии и не ухудшат ее положения»
[593]. За этими словами последовал десятичасовой, по-актерски разыгранный словесный натиск на Шушнига и его страну. Гитлер оскорблял, кричал, издевался, чтобы потрясти и деморализовать выдержанного, как джентльмен, австрийского канцлера со спокойным и негромким голосом
[594]. Фюрер требовал, чтобы Шушниг разрешил нацистской партии действовать законно и открыто, объявил амнистию заключенным в тюрьму нацистским террористам, включил руководителя нацистов в состав правительства, установил более тесные экономические и политические связи с Германией. Он орал, что его требования должны быть приняты незамедлительно, а не то Австрию силой присоединят к немецкому рейху
[595]. Британский посол в Вене сообщал, что на встрече «Гитлер неистовствовал как сумасшедший»
[596].
