И тут глаза Норы широко распахнулись, и она в шоке уставилась на меня. Я пожал плечами:
– Это случилось прямо перед летними каникулами. Никто не заметил, не удивился. Все думали, что я просто приболел. Занятия в школе уже закончились, когда я выписался из больницы и пошел на терапию, которая длилась до ноября. Было время собраться с силами, прийти в себя. Я часами играл на гитаре, общался с дедушкой, с родителями. Начал больше читать. Я был не одинок, мог заниматься сам собой, пока не подкрался новый учебный год. За три или четыре дня до начала занятий я набил татуировку.
Нора зажала рот ладонью. Нет, я не в силах остановиться. Не теперь. Надо рассказать все до конца.
– Сейчас мне ясно, что Йонас и его компания так самоутверждались. Тот, у кого все нормально в жизни, не станет травить другого. Это они убогие. Не мы…
Мне навязали одиночество, отчужденность, и я не сопротивлялся. Ни дома, ни в школе, нигде я не чувствовал себя в безопасности, потому что Йонас и другие цеплялись за любую возможность унизить меня, какую могли найти. Потому что я не очень высокий, не очень мускулистый и спортивный, потому что мне нравится Нора. Потому что я ее по-прежнему люблю. Но это все повод, не нужна им конкретная причина, чтобы издеваться.
– Но я – как они, – надломленным голосом произнесла Нора. – Сэм, я ведь тоже участвовала во всем этом. Не знаю… в смысле… – она всхлипнула, и от этого сердце у меня заныло. – Я почти потеряла тебя. И все потому, что слишком боялась.
Она гладила татуировку, едва различимые шрамы – то, на что остальным всегда было плевать.
– Я в ответе за это. Сомневаюсь, что смогу когда-нибудь загладить свою вину.
Я накрыл ладонь Норы своей, и она остановилась. Ее пальцы так изящны и так холодны.
– И мне так казалось. Долгое время. Но, вообще-то, в этом виноваты не только Йонас, Элла, Тим и другие. Не только ты, Нор. Это было и мое собственное решение.
– От этого не легче. Ничего не исправить. Все, что мы сказали и сделали, – ужасно. И я это знаю.
– Но это не только твоя вина. Так сложились обстоятельства. Все как-то навалилось, и вот появились эти шрамы. Теперь я это понял. Терпеть все одному сложнее. Издевательства изматывают. Нельзя травить человека, особенно за то, что он… другой. Слишком тихий или слишком шумный, слишком яркий или слишком простой. За то, что он помешан на музыке или не слишком популярен. Нельзя травить кого-то за что-то! Я не знал, за что они издевались надо мной, почему обзывали. Я не мог понять, что такого сделал, чем заслужил все это. Я и теперь не понимаю.
– Ты не сделал ничего плохого, ничем это не заслужил. Мне так невыносимо жаль…
Как бы мне хотелось вытереть ее слезы.
– Сэм, почему ты меня не ненавидишь?
– Закрой глаза.
– Зачем? При чем тут это?
– Нора, пожалуйста.
– Но я и так ничего не вижу.
– Точно?
– Ну да. Слишком темно. И ты не ответил на мой вопрос.
– Неправда. Вдумайся, Нора. Что остается, когда зримый мир больше не имеет значения? Что ты видишь, когда закрываешь глаза?
Тогда Нора выполнила мою просьбу.
– Скажи, что остается, Нор.
– Когда я закрываю глаза… Я вижу себя. Только себя, – Нора запнулась. – Я вспоминаю, как когда-то мечтала о том, что люблю, что считаю чудесным, что делает меня счастливой. Никогда бы не подумала, что могу быть такой. Только собой. Настоящей Норой.
– Я всегда видел тебя такой, – прошептал я.
Нора открыла глаза. Мы оказались нос к носу, и тогда я сделал то, что давно хотел, – особенно рядом с ее домом, под буддлеей, которую мы с Норой посадили в детстве.
Я поцеловал ее.
27
Нора
Freya Ridings – You Mean the World to Me
Сэм поцеловал меня.
Это единственное, о чем я думала в ту секунду. Во мне ураганом бушевали самые разные чувства. Что я только что услышала. Что узнала.
Мы с Сэмом больше не друзья, и виновата в этом я. Я превратилась в другого человека, перестала быть собой и тем самым заставила страдать дорогих мне людей. И себя заодно. Почему Сэм не возненавидел меня? Я ведь это заслужила. И все бы поняла.
Ненависти нет. Сэм мягко касался своими губами моих. Нежный поцелуй. Умоляющий и всепоглощающий. Не будь я такой легкомысленной, такой эгоисткой, то отстранилась бы от Сэма. Потому что не заслужила этого.
Но я не могла отстраниться.
Моя рука словно по собственной воле легла Сэму на грудь. Я ответила на поцелуй, неожиданно такой родной. Внутри все сладко сжалось. Меня охватило счастье. С Йонасом все ощущалось не так, как теперь с Сэмом: тогда было принуждение. Я обманывала сама себя…
Губы Сэма касались моих. Чувствовалось, что он осмелел – и я тоже. Наше дыхание смешалось, Сэм обхватил мое лицо ладонями так осторожно, будто я могла разбиться. Будто я – что-то бесценное.
Разомкнув поцелуй, Сэм прижался своим лбом к моему. Мы тихо сидели так будто целую вечность.
– Пожалуйста, скажи, что мне можно еще раз это сделать, – прошептал он.
Не сдержавшись, я рассмеялась. Смеялась и плакала – я не заслужила Сэма. Потому что слишком поздно осознала, что мне дорого, что мне важно. Кто важен. Потому что принимала участие в этой жестокости.
– Да, – кивнула я, придвинувшись к Сэму.
Он обнял меня, прижимая еще ближе, и поцеловал снова.
В этом поцелуе я будто узнавала Сэма заново, словно мы с ним знакомились вновь. Я целовала его в ответ, каждую секунду умоляя простить. За то, что я струсила и предала его.
Больше я такой ошибки не совершу.
– Ты уверена, Нор?
– Поздновато спрашиваешь, нет?
– Я серьезно, – он немного отстранился, чтобы посмотреть мне в глаза.
– Я тоже, Сэм.
Серьезнее некуда.
– Хорошо. Просто… все будет сложнее.
– Понимаю.
– Ты еще можешь вернуться, сама знаешь.
Я фыркнула:
– Не неси чушь. К кому вернуться? К Йонасу? К этим фальшивым друзьям? К жизни, которую не люблю? Ненавижу есть дурацкие рисовые хлебцы вместо нормальной еды, а еще вечно эти юбки… В какой-то миг я поверила во все, что себе внушила. Что терпеть не могу собственную сестру и кошку, – я тяжело вздохнула. – Нет. Я люблю тебя, Сэм. И не хочу, чтобы ты снова исчез из моей жизни. Хочу быть частью твоей. Прошу.
– Они превратят нашу жизнь в ад.
– Мне жаль… мне очень жаль, – я все твердила эти слова в надежде, что с каждым разом они будут звучать все сильнее, весомее и однажды выразят мою боль, сожаление, полностью искупят то, что я когда-то сделала, и мое бездействие тоже.
