– Ну а что же теперь? – тихо спросила Соня. –
Если, как ты считаешь, ты так много сделал для моей победы в конкурсе, какого
же лешего тебе теперь нужно? Зачем ты меня похитил? Ведь если ты меня убьешь, я
точно не смогу участвовать в конкурсе!
– Я хотел, – говорил Юрий, совершенно ее не
слушая, – я хотел подарить тебе мир. Совсем как в сказке: бедная Золушка
вдруг становится принцессой. Кстати, – он как-то неприятно
хихикнул, – у нас и получилось бы как в сказке. Там тоже устранили
противных сестер-соперниц Анну и Марианну. Золушке помогла фея, я тоже мог бы
стать твоей феей…
– Господи! – в панике произнесла Соня и добавила
громче, чтобы достучаться до больного сознания: – Насколько я помню, фея в
сказке не убивала старших сестер и Золушка взяла их к себе во дворец.
Она хотела сказать еще о том, что счастье Золушки не в
богатстве и нарядах, а в том, что она встретила прекрасного принца, но решила
не усугублять.
– Ты же не только девочек убил, а похоже, и меня
собираешься…
– Я не собираюсь тебя убивать, – ответил Юрий голосом обиженного
ребенка.
– А что же ты собираешься делать? Запереть меня в клетку и
кормить сосисками через прутья? Тоже неплохой вариант!
– Стоило бы! – зло бросил Юрий. – Хорошего
отношения ты не ценила. Как все женщины, ты понимаешь только грубую силу. Кто
он – этот твой… приятель? Наверняка ничего не смыслит в музыке.
– Слушай, ты, глубокий ценитель! – взорвалась
Соня. – Я не собираюсь обсуждать с тобой своих друзей. И не собираюсь
спрашивать разрешения встречаться с ними.
– Вот как ты заговорила! – Юрий усмехнулся. – Не
собираешься! Ну, дорогая моя, ты и не сможешь ни с кем встречаться. Теперь я –
твой единственный друг, я – твоя аудитория, ты будешь играть только для меня,
жить, пока я позволю, и делать то, что я пожелаю! Ты понимаешь только силу –
так вот: сила на моей стороне.
«Что делать? – думала Соня. – Он маньяк,
совершенно ненормальный. Но при этом, как все маньяки, хитрый и изворотливый…
Как хитро этот мерзавец втерся в доверие к Ане Гордиенко. А как он сумел
обмануть меня – купил на жалость к сбитой собаке… Его могут не поймать еще
очень долго. А может быть, и вообще никогда».
Я заранее пришел к служебному входу капеллы. В этих
нарядных, ухоженных проходных дворах даже в такой поздний час было довольно
людно – вечерние прохожие спешили по делам, срезая дорогу с Конюшенной на
Мойку.
Цепочка пешеходов понемногу редела. Наконец служебные двери
распахнулись и во двор, оживленно разговаривая, начали выходить музыканты –
женщины в коротких шубках поверх длинных концертных платьев, мужчины сверкали
белоснежными манишками из-под незастегнутых пальто. Громко обсуждали
закончившийся концерт, строили планы на вечер.
– Ты слышал, как лажанулся Костенька во второй части? –
насмешливо говорил вальяжный брюнет невысокому толстячку с лоснящимися
щеками. – Поехали к Геше пиво пить!
Поток оркестрантов тоже понемногу убывал. Соня все не
появлялась. Я начал нервничать, в душе шевельнулось нехорошее предчувствие. Из
дверей вышла представительная дама с высокой сложной прической, какие
нормальные женщины не носят уже лет тридцать. Она остановилась на пороге,
оглядываясь, – наверное, ее кто-то должен был встречать.
– Простите, – обратился я к ней, – вы, случайно,
не знаете, Соня Сухарева еще не ушла?
– Сухарева? – Дама взглянула на меня сверху вниз с
обиженным удивлением. – Сухарева, молодой человек, сегодня на концерт не
явилась.
– Как не явилась? – спросил я каким-то глупым
голосом. – Вы уверены?
– Еще бы мне не быть уверенной, если я сама объявляла о
замене. Даже позвонить не удосужилась…
Не дослушав тетку, я развернулся и кинулся к Сониному дому.
Перевел дыхание я только перед самой дверью квартиры, надавил кнопку звонка…
Дома ее не было. Дело не только в том, что она не открыла мне дверь – даже
звонок звучал за дверью так особенно, как может звучать дверной звонок только в
пустой квартире. Я еще постоял перед дверью. Позвонил еще несколько раз и пошел
прочь, убеждая себя, что ничего не произошло. То есть, наверное, произошло –
иначе она не пропустила бы концерт, – произошло, но не с ней. Она ведь
упомянула как-то своего больного отца. Наверное, ему стало хуже и она поехала к
родителям… Да, но тогда она должна была хотя бы позвонить в капеллу!
Дома меня дожидалась бабуля, не ложилась спать. Видно было,
что ей очень хочется расспросить меня, но я повел себя довольно хамски. Ушел в
свою комнату и закрыл дверь. Спать, конечно, не мог – в голову лезли всякие
ужасы.
С утра пораньше Надежда позвонила в справочную и выяснила,
что по интересующему ее адресу телефон не зарегистрирован.
Была суббота, и муж уже убежал на халтуру. Надежда посидела
немного над картой города, вроде бы случайно вычислила маршрут, которым удобнее
всего было добираться до Рябовского шоссе, оделась попроще и вышла из дома,
решительно выбросив из головы все предупреждения своего мужа.
«Не зря говорят – горбатого могила исправит! –
посмеивалась она, шагая к метро. – Ко мне это имеет самое прямое
отношение. И Саша ничего не сможет сделать с духом авантюризма, что сидит во
мне с пеленок, а скорее всего – это такой ген. А люди еще не научились изменять
генную структуру, несмотря на то что ученые утверждают обратное…»
Надежда поднялась на пятый этаж. Нужная ей дверь была в
дальнем конце площадки. Давненько ей не приходилось видеть таких дверей. Весь
косяк был испещрен табличками с фамилиями жильцов и разнокалиберными кнопками
дверных звонков.
Когда-то практически каждая дверь в городе выглядела точно
так же, но большая часть коммуналок давно расселена, жильцы разъехались по
спальным районам или по еще более удаленным местам… Иных уж нет, а те далече…
«А.В. Твердохлебов» – выведено аккуратным чертежным шрифтом
на прямоугольнике плотного, слегка пожелтевшего картона.
«Свиристицкий» – лаконично сообщает карточка, отпечатанная
на недорогом, но практичном струйном принтере.
«В. Муфлонова» – кокетливо нарисованные цветными
фломастерами буквы украшены несколько безвкусными хвостиками и завитушками.
«Нутриевич И.К.» – выгравировано на аккуратной металлической
пластинке.
«А.Я. Гурфинкель» – слегка наклонные буквы с нервным
подскоком на желтой картоночке, прикрытой куском поцарапанного оргстекла.
Выше всех этих табличек и записок красовалась медная
пластинка с изящно гравированным обращением: «Прошу повернуть», смысл которого
давно утерян в вихре пролетевших лет. Ниже всей этой коммунальной клинописи –
большая обшарпанная кнопка с призывной надписью «Общий звонок».
Поскольку фамилия Рузаев на двери не значилась, именно общую
кнопку Надежда и надавила с некоторым душевным трепетом. Она не знала еще, что
скажет В. Муфлоновой или Нутриевичу И.К., но полагалась на вдохновение и
никогда не подводившую ее хорошо развитую женскую интуицию.
