Логвинов попытался отбиться. Обвинения в преклонении перед немецкой культурой отрицал. Просто сказал, что не делает различий между сотрудниками. И добавил: «Тем более сейчас идет борьба за немецкий народ, и я не должен отдавать предпочтение своим». Партбюро такое объяснение отвергло: «Тов. Логвинов не отдает себе отчета в своих выражениях либо действительно потерял облик советского человека. Как можно ставить немецких работников выше советских?»
236 «Мелкобуржуазное угодничество» начальника отдела обсудили на партсобрании. Там-то Логвинов и узнал, что «проводить демократизацию, это не значит, что мы должны с немцами целоваться. Нужно чувствовать себя победителями, знать себе оценку и вести всю работу без угодничества»
237.
Сваговские прагматики, знающие толк в тонкостях оккупационной политики, все-таки пытались убедить коммунистов, что не всегда нужно стучать кулаком. Для пользы дела лучше демонстрировать добрую волю и доброжелательность, а не повышать градус раздражения немецкого населения. На партактиве СВАГ в марте 1949 года Политсоветник В. С. Семенов попытался втолковать, что советскую оккупационную политику хорошо бы сделать «популярной», пусть даже в ее внешних проявлениях: «Например, взять такой простой вопрос, как замена фанерных стекол в трамвае настоящим стеклом. Для того, чтобы вставить стекло, не требуется больших средств, но это дало бы возможность немцам почувствовать, что жизнь налаживается… Здесь вопрос идет не о миллионных вложениях, здесь всего-навсего политическое и хозяйственное изобретательство, направленное на проведение популярной политики в Германии»
238. До создания теории разбитых окон Джеймса Уилсона и Джорджа Келлинга оставалось еще больше тридцати лет. Но Семенов тонко почувствовал простую вещь: если заколачивать выбитые окна фанерой, то скоро все трамваи будут ходить без стекол, что вряд ли прибавит популярности оккупационным властям.
На следующем партактиве СВАГ, в июле 1949 года, начальник Финансового управления СВАГ П. А. Малетин (бывший заместитель наркома финансов СССР, один из самых опытных сваговских работников и просто умный и проницательный человек) вновь призвал привнести в отношения с немцами большую деликатность. Он привел «ряд незначительных», но, на его взгляд, очень важных примеров: «У нас при каждой комендатуре, как правило на центральной площади города кричат на всю улицу громкоговорители, без учета характера передач и интересов немцев. Мы в этом отношении ведем себя несколько нескромно, ущемляем национальные чувства немцев». А в Бад-Эльстере висят старые военные лозунги. «Там отдыхает много немцев, немецкая интеллигенция». (Из президиума «срезали»: «Лозунги против немецкого фашизма!») Малетин попытался объяснить: «При фашизме в период войны говорили: „Бей немцев!“, – ясно, что теперь это не подходит». (Новая реплика из президиума: «А что Вы думаете в отношении лозунгов в Трептов-парке, их тоже может быть нужно снять?»)
Знакомый прием – обвинить в покушении на что-то священное и дорогое, чтобы сбить оппонента с толку и подменить предмет дискуссии. Хотя Малетин предлагал лишь проявить больше тонкости, дабы не раздражать немцев мелочами
239. И ничего более. Думаем, что реплики из президиума подавал новый Главноначальствующий СВАГ В. И. Чуйков. Во всяком случае, прервав череду намеченных выступлений, он неожиданно взял слово: «Приводят такой пример, что наше радио кричит очень громко и задевает немцев. Но каких именно немцев? Тех немцев, которых оно задевает, нужно побольше задевать… Говорят, задевают национальные чувства немцев. У нас немцы изучают на русском языке историю партии, так что же по Вашему это тоже оскорбление национального чувства немцев?»
240 Когда такие вопросы агрессивно задает высокое начальство, подчиненному сложно возражать, а тем, кто слышит подобные реплики, становится предельно ясно, куда дует ветер. Невозможно было не почувствовать враждебность по отношению к тем немцам, «которых нужно задевать». Но как их отличить от тех, кого задевать не нужно?
Психологическое напряжение между победителями и побежденными, возникшее по вполне понятным причинам сразу после войны, так и не было преодолено и вряд ли могло быть преодолено за четыре с половиной года оккупации. В СЗО столкнулись две психологических реальности, хранившие враждебные друг другу слепки прошлой и теперешней жизни. Едва ли время и взаимные усилия могли за исторически мимолетное время примирить эти оценочные несовместимости, сосуществующие, взаимопроникающие, но по-прежнему чуждые друг другу. Враждебные предубеждения продолжали существовать в сознании (подсознании?) победителей и побежденных. В 1949 году на партсобраниях, то есть в публичном пространстве, где вообще-то принято следить за языком, все еще можно было услышать о «паршивых фрицах»
241, хотя за такие слова теперь ругали, а точнее говоря, поругивали. Сваговцы прекрасно помнили, кто был еще сравнительно недавно их врагом. Вероятно, в немецких домах за закрытыми окнами и дверями тоже продолжали поносить «русских варваров» за их поведение, грубость и «азиатские методы» работы
242.
Об «истинной демократии» и «классовом подходе»
Не имея ясного представления о немецком социуме и политикуме, сваговские политработники самоуверенно стремились к тому, чтобы научить/заставить немцев «думать по-нашему». Осенью 1945 года замполит Управления военных комендатур округа Ангальт (провинция Саксония) похвастался начальству, как умело его сотрудник сумел направить мысли немцев в «правильное русло». Председатель окружкома социал-демократической партии Юнгман во время выступления сказал не совсем то, что было приемлемо для ортодоксального советского уха. Присутствовавший на собрании старший инструктор по работе среди населения майор Дехович тут же заметил эти недопустимые вольности. Ему не понравилось, что Юнгман ничего не сказал «об ошибках социал-демократии до 1933 года», зато довольно много говорил о ее заслугах в период Веймарской республики. «Превозносил западноевропейскую демократию и Черчилля», но ни одним словом не обмолвился о демократии Советского Союза! Юнгмана пригласили на беседу, где ему было «указано». Немца, не нациста и не реакционера, попытались посадить в советскую идеологическую клетку, форму и размеры которой каждый раз определял заново очередной сваговский «рецензент». Социал-демократу «посоветовали», как лучше строить доклад, и, конечно же, по его личной просьбе рассказали, «в чем суть советской демократии». Юнгман и сам, наверное, уже понял, что при «советской демократии» в первую очередь нужно следить за словами, не нарушая утвержденных сверху канонов
243. Парадокс ситуации заключался в том, что носитель советской политической культуры с ее, мягко говоря, специфическим пониманием демократии брался учить немецких коммунистов и социал-демократов, у которых в памяти был не только трагический опыт нацизма, но и настоящей боевой опыт Веймарской республики.
