Попробуйте просто так стать мясником в Париже! Вас заставят учиться и напомнят про прежние годы, когда торговцы мясом были самой влиятельной средневековой гильдией ремесленников. От истории Средних веков до Новейшей истории мясники – элита нации. Они похожи, скорее, на хирургов в белоснежных фартуках и тонких золотых очках.
Сыры в моем квартале продаются в трех местах, и чем эти места отличаются друг от друга качественно, понять невозможно, потому что все три лавки пахнут одинаково. Если бы я жил рядом, я бы радовался насморку и никогда не открывал бы окна. А тут – соседи довольны, что не надо далеко ходить и что к близкому хлебу всегда найдется ближайший сыр. А что пахнет, на то есть даже специальная поговорка: «не стоит превращать это в сыр», en faire tout un fromage, что значит «делать из этого проблему».
– T’a cassé ma voiture!
– Ce n’est qu’un voiture, tu va pas en faire tout un fromage!
(Ты разбила мою машину! – Ну и что? Это всего лишь машина, что ты из всего делаешь сыр!)
Да, я знаю, сейчас на меня набросятся за мелкотемье и зацикленность на житейских радостях («Вот из-за этого французы и сдали Париж во Вторую мировую!»). Но я бы не делал из этого сыр. Нам просто чужда и даже отвратительна мысль о том, что вместо великих свершений совершенствовать можно свое маленькое дело, например выпечку или мясную нарезку. Нам подавай мрамор и стих.
В России перед мясником всегда заискивали, но никогда не уважали. Во Франции существует специальная система поощрений ремесленников – вроде ударника коммунистического труда. Это называется «лучший рабочий Франции», звания присуждают каждый год, и лауреаты гордо носят на воротниках своих белых халатов трехцветный ошейник.
Среди «лучших рабочих» есть и булочники, и мясники, и рыбники, и даже мороженщики. Этим званием страшно гордятся. Чтобы его получить, надо постараться, надо поработать. Единственный человек, который получает этот диплом автоматом, – президент Франции. А уж как он там работает и содержит свою лавочку, бог знает, все равно в другую не пойдешь.
На крыше Парижа́
#zaz #парижскийадрес #парижскиелюди́
Певица Zaz вообще-то поет о Париже.
В котором мы с ней встретились и тут же перешли на «ты». С Zaz мы сидим на крыше. Не то чтобы мы искали романтики, просто бар Perchoir, в котором мы назначили встречу, находится в петербургского вида дворе на парижской крыше.
Такое впечатление, что бар сколотили вчера и в большой спешке – в качестве декораций для нашего интервью. Но это модное парижское заведение, приманка для молодежи, которая вьется вокруг нас, как пчелки вокруг меда, жужжа «zazazazazz».
Изабель (у Zaz есть человеческие имя и фамилия, Жеффруа) растерянно улыбается всеми свои-ми многочисленными зубами. Она знает, что она – кумир, но не понимает, радоваться этому или огорчаться.
Zaz прославилась на всю Францию, когда спела песню «Je veux» – «Я хочу». Сначала там перечислялось все то, что она как раз не хочет: не хочу сьют в Ritz, драгоценности Chanel, особняк в Невшатели и даже Эйфелеву башню – что я с этим буду делать? Па-па-ра-па-па!
«Je veux» стала любимой песней французов в 2010 году. Она страшно понравилась всем, а особенно тем, кому ничего из перечисленного никогда не предлагали. Изабель дала им альтернативу: «Любовь, радость и хорошее настроение не купишь за деньги». Когда денег нет, это очень утешительно, друзья мои.
Zaz помог композитор, певец, продюсер и бывший госчиновник Керредин Солтани. Он искал исполнительницу для «Je veux», и на объявление «нужен хриплый, немного надтреснутый голос» отозвалась Изабель Жеффруа. Итог – диски золотые и бриллиантовые, самая продаваемая за пределами Франции певица, «новая Пиаф», надежда французской песни и так далее.
Раз она – Пиаф, журналисты стали ей подкидывать романтики и рассказывать истории про то, что она жила и пела на улицах. «Я же не спала под мостами, – сердится Изабель. – У меня была обычная семья, мама – учитель испанского, папа – работник EDF, нормальное детство, музыкальная школа».
Девочка пела в хоре, слушала «Времена года» Вивальди и «Петю и волка» Чайковского. На улицу вышла не раньше, чем бросила очередную работу. Полтора года выступала в баре Aux Trois Mailletz на улице Галанд. В иерархии парижских баров «Три молотка» – это Гранд-опера, но все равно петь ежедневно с одиннадцати вечера до четырех утра адски трудно. «Я почувствовала, что погибаю за их хреновы деньги, и сбежала».
С приятелями они выступали на Монмартре. «Полиция гоняла нас каждый день. Один из ментов мне сказал: завтра увижу вас на этом месте, заберу инструменты. Я спросила: вы что, посадите меня в тюрьму за то, что я пою? Он очень смутился и ответил: “Ну ладно, ладно уж”».
Теперь она может коллекционировать свои альбомы, турне, телевизионные интервью. Когда я спрашиваю у нее точные даты концертов, Изабель надолго залезает в расписание своего айфона: «Фестиваль там, фестиваль здесь, концерт там, запись здесь, черт…» Дни сплошь разрисованы цветными полосками. Жить стало труднее, чем на Монмартре.
Люди становятся все более требовательными, и не проходит и дня, чтобы какой-нибудь левак-поклонник не возопил в соцсетях: «Деньги ей не нужны, говорит! А сама вон сколько зашибает!» Изабель устала объяснять, что деньги – вообще-то не абсолютное зло, немалая часть того, что она зарабатывает, идет на благотворительность. «Мне было так плохо в школе, мне никто не помог – теперь я хочу помогать!»
Я спрашиваю, любит ли она чужих детей и хочет ли своих. «Очень, – отвечает Zaz, – очень хочу. Это лучшее, что может случиться со мной на свете, я их заранее люблю». И показывает мне колечко на мизинце: «Смотри. Я купила его для своей внучки. Для дочки будущей дочки».
– Заранее приготовилась?
– Когда я была маленькая, я любила рыться в колечках и брошках моей бабушки и мечтала, чтобы она мне подарила колечко.
На пальцах несколько колец: «Это я купила на блошином рынке в Польше. А вот это в Аргентине. А вот это в Париже, на улице, это ласточка, мой добрый ангел».
Она увлекается и рассказывает, что обожает камни: «В лавках с камнями я счастлива, как ребенок в магазине игрушек». Из-за ворота достает три подвески: «Вот это турмалин, вот это малахит, который я купила в Лаосе, вот это – сапфир».
В черной полупрозрачной кофточке («не знаю, как называется, какая разница, купила здесь по соседству»), узких коротких брючках и черных кроссовках она выглядит в свои 35 как школьница. Опасливо закуривает сигарету, заказывает пиво. «Вот напишешь теперь, что Zaz пиво пила и смолила сигаретки». Подумав, отвечаю, что это останется между ней и читателями.
Для диска «Paris» она перепела под оркестр главные хиты французской эстрады. И уговорила на это Куинси Джонса.
– Как было работать с восьмидесятидвухлетним дяденькой?
