К тому же там играет музыка, и не какая-нибудь, а самые что ни на есть «Sous les toits de Paris» – это где Пиаф поет о том, что происходит «под крышами Парижа». К примеру, в последний раз я там слушал Мистингет «Mon homme» – все равно как в московской хинкальной ставили бы «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной». Это ж даже не Пиаф, это каменный век, 1930-е. Зоя Монроз, должно быть, такое слушала в «Гиперболоиде инженера Гарина».
Но тут все с удовольствием внимали тому, как «La femme à vrai dire / N’est faite que pour souffrir / Par les hommes» («Женщина, по правде сказать, создана для того, чтобы мужчины ее мучили»). И моя знакомая хозяйка булочной за соседним столиком, и совсем незнакомая, но привычная женщина средних лет, которая по четвергам ходит сюда с любовником (он дарит ей маленькие смешные подарки вроде майки «Адидас»), а по воскресеньям с мужем и дочерью, кивали в полном согласии. Я нарочно подчеркиваю – в воскресенье, потому что пойдите найдите в центре города вкусное место, открытое, наперекор профсоюзу, в выходной день.
В четверг мы сожрали там утку на двоих (по правде говоря, надо было ее брать на четверых, но это уже чистый свинг) и не жалели о своем обжорстве, а сегодня я пошел туда один с намерением рассказать вам всю правду о своей любимой – свиной вырезке с кровяной колбасой (boudin noir). И знаете, что произошло – как только мне ее принесли, я, потеряв человеческий облик, немедленно на нее набросился, совсем забыв об обязанностях репортера.
Потом были сыры, которые поставляет Мари Катреомм (отличная фамилия Quatrehomme: дословно – «четверо мужчин», поклон Мистингетт). Это семья потомственных сыроторговцев, которая, должно быть, вся пропахла сырами, потому что занимается ими уже целый век. Не буду делать вид, что я разбираюсь во французских сырах. Я вкус в них нахожу, да, но по именам плохо знаю. Для человека, прожившего жизнь среди российского и костромского, это, я считаю, простительно.
Мне повезло, я угодил в этот ресторан чисто случайно и задержался, укрепился, полюбил. И все время думаю, сколько еще замечательных мест я пропустил по незнанию.
Мало ли где они прячутся? Где лучше рыба – в степенном Le Duc на бульваре Распай, месте, которое между тем среди первых в Париже традиционалистов отважилось ввести в меню сырую рыбу? Или чуть подальше на углу с бульваром Монпарнас – в блестящем Le Dôme? Я предпочту «Дюка», хотя буду там чужаком, среди одних и тех же десятилетиями приходящих за рыбкой пожилых господ в костюмах. А мой сосед-антиквар с такой же страстью выберет «Дом», типично парижское заведение, где можно снимать классическую оперетту, – с блеском люстр и зеркал, золотой латунью и серебряным цинком. И с огромным устричным прилавком.
Вопрос, где сесть и где есть, – здесь и вправду один из основных, а пословица «скажи мне, где ты ешь, и я скажу тебе, кто ты» – одна из самых справедливых.
Президент Саркози после своей победы поужинал в модном и дорогом Fouquet’s, и не было ему прощения. Зажрался, сказал народ и через много лет, нарядившись в «желтые жилеты», с удовольствием сжег ресторан.
Когда был избран президент Франсуа Олланд, он не подкачал и в решающий день поужинал в провинциальном Le Centrale в своем городке Тюлль, где он много сроков оттрубил депутатом. И вся страна – без всякого андерсеновского волшебного горшка – знала, что было на столе. Сначала утиный паштет, потом сморчки, сейчас сезон, потом говяжье филе с перигорским соусом и, наконец, клубничный десерт, а запил он это бордо. Так и писали в газетах.
Что ел в ночь своего избрания президент Макрон – мы не узнаем, а вот где он отпраздновал выход во второй тур президентского голосования, знают все. Он пошел на Монпарнас в «Ротонду», за что тоже получил порцию упреков. И даже двойную порцию. Но тем не менее выбор был достойный – знаменитое кафе с историей, литературное. Точно в Лувр сходил. И в то же время это не самое дорогое в Париже, так что пусть ест, если нравится.
Всеобщий интерес к тому, что не в своей тарелке, принимает самые забавные формы. Я подумал об этом вчера, когда мы отправились ужинать в одно рыбное место на бульваре Распай. Я боролся с дорадой (разумеется, натуральной, свирепой, дикой, морской, а не воспитанной в морском колхозе) и удивлялся, почему сосед, красавец-француз, заглядывает мне в тарелку. Я боролся, а он смотрел, смотрел, смотрел – и наконец не выдержал. Взяв из моих рук плоский нож и трехзубую вилку, он мгновенно распластал дораду, как Ленин марксизм, – на три источника и три составные части.
«Извините, – сказал он. – Не удержался. Я, знаете ли, хирург».
Зимой снега не допросишься
#парижскиевремена́
Жизнь в Париже имеет строгий ритм, с чередой событий и праздников. В нее входит и четыре времени года, как же без них, и недели моды, и День взятия Бастилии с его ежегодным военным парадом, и обязательные магазинные скидки, и Рождество, которое как раз проходит без малейших скидок на что бы то ни было и которое встречают с покорной радостью – слишком многих оно требует жертв.
Вторая моя зима в Париже тоже вышла суровой. Уже в середине декабря оказалось почти невозможным бегать в булочную без пиджака и в туфлях на босу ногу. Холодно стало валяться на травке в Люксембургском саду, и даже местный адмирал парусных корабликов, которые дети могут погонять длинной палкой в пруду, снизил цены за прокат с двух евро до одного.
В такие дни вспоминается история трех поросят и то мрачное, неприятное утро, когда они обнаружили, что лужа возле дороги стала по утрам покрываться корочкой льда. Конечно, беда эта случается не каждый день, потому что утром темно и неприятно, но уже днем солнце согревает лавочки, и даже в фонтане на соседней площади вода теплеет, как в ванной. А в Люксембургском саду люди расставляют шезлонги у стены оранжереи, закрывающей их от ветра и открывающих солнцу, и бесстыдно загорают среди зимы в неглиже, как на какой-нибудь Английской набережной в Ницце.
Льда в Париже сколько угодно, его насыплют тебе длинной ложкой хоть в стакан с виски, хоть в стакан с коньяком – производители решили почему-то, что молодежь полюбит коньяк со льдом, возможно, приняв его за кока-колу. А вот снега нет, за снегом надо ехать в горы, пускаться в специальное путешествие. Нам, русским, которым счастье потоптать снег выпадает каждый год по много раз, трудно поверить, что есть люди, которые готовы платить за то, чтобы им намело за воротник.
Снег, если он выпадает, держится в Париже день или два и раскрашивает город белой пастелью, из-под которой просвечивает каменный серый (цвет парижских фасадов, который так любил Кристиан Диор) и травяной зеленый.
В домах горят камины, потому что до сих пор в Париже есть дымовые трубы. Однажды городские власти решили, что топить камины неэкологично. Парижане возмутились: «Если дома есть камин, его надо топить. Что будут делать трубочисты? Кого мы будем трогать на счастье?» Городские власти замерзли сами и отступили. Гори оно огнем.
В музее Орсе есть несколько картин, изображающих Париж под снегом. В основном это крыши, над которыми поднимаются дымки каминов и буржуек. Мне все время кажется, что это потому, что написать снег на мостовой не было ни малейшей возможности, он таял до того, как художник успевал выложить на палитру ложку белил, как ложку снега.
