Наутро иду туда через город, который мало чем напоминает военный. Людей мало – так ведь выходные. Пусто в ресторанах – так время еще не обеденное. Разве что закрыты метро в районе вчерашнего боя. Не работают музеи. Отменены спектакли. Это еще не траур – минута молчания намечена на завтра, – но его начало.
При подходе к площади Республики то и дело попадаются перегороженные лентами улицы. На ленты никто не обращает внимания, не обращаю и я, и вдруг мне навстречу из-за столика кафе поднимается пожилая дама с сумочкой в руках. «Месье, куда вы идете! – пронзительно восклицает она. – Вы знаете, что там, на улицах вокруг площади, до сих пор засели террористы? И на улице Бопер, и на улице Дьё. Это смертельно опасно! Я предупреждаю людей, но они, как ослы упрямые, идут туда. Куда же вы, месье, ну, хорошего вам дня…»
На площади Республики, той самой, на которой митинговали за «Шарли Эбдо», террористов нет. Граждане аккуратно кладут цветы к памятнику Республике. Немного напоминает день посещения дорогой усопшей. По площади ходят полицейские и покрикивают: «Разойдитесь!», «Проходите!», «Не собирайтесь группами!» Но группы здесь только съемочные.
Женщина с букетом гвоздик плачет у подножия Республики. «У вас кто-то пострадал из близких?» – спрашиваю я. «Нет, я никого не знала. Но в “Карийоне” мы часто сидели с мужем. А сегодня утром там полиция и засохшая кровь на асфальте. Зачем они это сделали?» – и она снова прячется за носовым платком.
Окрестности канала Сен-Мартен – одно из любимых мест парижан. Люди приезжают сюда из других округов, потому что здесь вода, сотни ресторанчиков, не туристических, а домашних, при этом с десяток – для знатоков, куда записываются за месяц. Это и вправду очень людное место, а в пятницу вечером – особенно. Террористы знали, где начинать стрелять.
Улица Алибер – в пяти минутах за мостиком канала Сен-Мартен. Перекресток занят толпой, которая смотрит на витрины «Карийона», перед которыми лежат цветы и горят свечи. Людей пока не подпускают, место обведено полицейскими лентами, но дежурящие на перекрестке полицейские берут у прохожих цветы и кладут их у входа.
Обычное парижское кафе с красным козырьком. Надпись на витрине: «Happy Hours 17–20» – «счастливые часы», когда пинта пива стоит всего пять евро. Теперь счастьем тут не пахнет. Табличка «Tirez» на двери бара в этих обстоятельствах и вовсе читается как дурной каламбур: «tirez» – это и «тяните» (в смысле, на себя), и – «стреляйте».
В полдень полицейские сматывают свои ленты, рассаживаются по машинам и уезжают, оставив место преступления под наблюдением местных жителей. Цветов и свечек сразу же прибавляется. Некоторые плачут, как немолодая красивая женщина, почти висящая на плече у высокого худого парня, ее сына. Но никто не произносит ни слова.
Наконец один не выдерживает. Он – житель квартала и приятель хозяев «Карийона». «Тут рядом, – говорит он мне, – несколько лет назад убили журналистов “Шарли Эбдо”. Я против того, чтобы убивать журналистов. Но они все же журналисты. А люди, которые здесь сидели? А дети? Дети же не журналисты! Я пять лет живу здесь, я всех здесь знаю. Мы подождем еще завтра, а в понедельник мы этот бар опять откроем. Чтобы все было как раньше и чтобы эти ублюдки не думали, что, стреляя в простых людей, они чего-то добьются. Мы все откроем заново! Потому что чем больше будет закрыто, тем больше они будут стрелять. Так мы это не оставим». Он обводит рукой, не объясняя до конца, имеет ли он в виду Францию или угол улицы Алибер.
Там, куда он указывает, видны и следы от пуль, обведенные на стенах белым мелом, и кружки, в которых собирали гильзы. На другой стороне улицы – «Маленькая Камбоджа», ее витрины закрыты железными шторами, на которых висит приказ полиции шторы эти не поднимать. Тротуар густо засыпан песком и опилками, но потеки крови видны до сих пор.
О крови речь идет и на другой стороне улицы. Там – госпитальная ограда, в которой тоже засело несколько пуль. Произведение стрит-арта на ней – девушка со свечой в руках – неожиданно оказывается к месту, как и повешенный рядом плакатик с цитатой из Бертольда Брехта: «До тех пор, пока мы будем говорить “ты или я” вместо “ты и я”, до тех пор, пока все стремятся не к прогрессу, а к тому, чтобы обогнать других, – до тех пор будет война».
У широких ворот другая надпись: «Здесь вы можете пожертвовать кровь». Не то чтобы донорский пункт развернули здесь так же спешно, как передвижную студию с телевизионной тарелкой. Он был здесь и раньше, когда в «Карийоне» и «Маленькой Камбодже» беспечно пили и ели. Но теперь многие, походив вдоль витрин и посмотрев на мостовую, становятся здесь в длинную очередь.
По пальцам сосчитать
#нашисоседи #парижскиестрахи #парижскиебеды
Не все террористы, стрелявшие и взрывавшиеся в Париже, были так предусмотрительны, чтобы взять с собой на мокрое дело паспорта и удостоверения личности. Одного из беспаспортных, атаковавших концертный зал «Батаклан», вычислили по отпечатку пальца. Отдельного. Тело к пальцу прилагалось, но уже не полностью.
Бывший обладатель тела и пальца оказался французом, жителем Шартра. Власти не спешили его назвать его имя, но это сделал в итоге мэр города. Он написал, что таинственного «француза» из теленовостей звали Исмаил Омар Мостефа, что он жил в Шартре – и, следовательно (это уже дополняю я), наслаждался если не знаменитым собором Нотр-Дам-де-Шартр (может, он считал это для себя совершенно недопустимым), но хотя бы домиками, каналами на реке Эр, лестницей королевы Берты и «домом лосося», всеми чудеснейшими местами, которые я лет пять назад обошел ради парижского путеводителя.
То есть я обходил места, а рядом со мной Исмаил Омар Мостефа, только что вернувшийся из Турции (говорят, и из Сирии), сидел в своей квартире и думал, как бы ему покрепче ужучить Францию.
Сейчас полиция прошла по всем его адресам. Задержаны его отец и брат. Как и следовало ожидать, брат говорит, что много лет не общался с братом и ума не приложит, как тот дошел до смерти такой. У брата дети, у брата жена, которая плачет на допросах и говорит, что она ни при чем и чтобы ее оставили в покое. Плачет и мать-старушка, отец смахивает слезу. Все привычно, все как всегда. Родственники и друзья никогда не видят ни рогов, ни когтей.
С момента теракта Мохамеда Мера в 2012 году, когда полиция выследила и убила убийцу, я слышу все те же стенания родителей и родственников: «Наш мальчик не мог так поступить». Когда в поезде Thalys скрутили террориста Аюба эль-Хаззани прежде, чем он успел убить пассажиров, а успел только ранить, его отец в Марокко рассказал журналистам, что его отпрыск – самый нежный и послушный сын на свете. А потом я слышал выступление его адвоката, которая рассказала, что ее подзащитный, «худой и слабый человек, явно страдаю-щий от недоедания», калашников подобрал под кустом в Бельгии, где они растут как грибы, и решил ограбить пассажиров, потому что есть очень хотелось, а денег было только на железнодорожный билет первого класса.
Зимой 2020-го его посадили пожизненно. Ну как пожизненно? По-французски – на 22 года, а там посмотрим, адвокаты наготове. Приговорили и пособников убийцы Амеди Кулибали, тех, что доставали ему оружие. Ноябрьские теракты еще расследуются. По крайней мере, известны имена других стрелков и причастных к стрельбе в Париже. Среди них оказались даже три брата Абдеслама. Старшего допрашивают в Бельгии, средний брал «Батаклан» да там и остался, младший долго бегал от полиции. Его поймали и будут судить. Пока что младшего Абдеслама, Салаха, уже приговорила к 20 годам Бельгия. Сколько ему накинет Франция, неизвестно. «О господи! Что вижу я? Шпионов – целая семья», – как говорил французский офицер в «Гусарской балладе».
