– Но ведь это просто плохие сны.
– Не только. Но я боюсь вовсе не их и даже не призраков. В конце концов, мне плевать, даже если я на самом деле стану психом.
Фэй замерла, боясь прерывать Винсента, желая, чтобы он сказал все до конца. И он продолжил:
– Я знаю, моя мать в приступе своего безумия убила и себя, и отца. Возможно, я не был примерным сыном, но Леонард такого не заслуживал. Я видел, как Анабель была ослеплена и в этом ослеплении убила Лукаса – того, кого она любила. Именно этого я боюсь – что все кошмары и призраки заставят меня причинить вред.
Невольно Фэй вспомнила о шрамах на руках Винсента, тех шрамах, что скрывались под татуировками, но все равно существовали.
– Я боюсь, что снова буду спасаться от призраков известным мне способом – и снова увижу то выражение на лице Рика, как в те дни…
– Но разве ты не видел его сегодня?
– Видел. Поэтому, возможно, уже проиграл.
Фэй уже пожалела, что завела этот разговор. Да, она хотела знать. Но теперь ей казалось, она залезла слишком глубоко, туда, где ей вовсе не стоит быть. Она никогда не слышала Винсента таким и не была уверена, что хочет слышать.
Но она сама начала этот разговор и стоит довести его до конца. Иначе на второй раз Фэй не хватит.
– А Лиллиан? Кем она вам приходится?
– Сестрой. Двоюродной. Ее родители рано умерли, и я помню ее маленькой девочкой. Помню, как она делала и говорила странные вещи. А потом исчезла, и мы отлично знали, куда ее отправили. Потом она была то в одной клинике, то в другой, этим занимался отец.
– Вы поддерживали связь?
– Стыдно сказать, но ее след потерялся со смертью отца. Он не оставил никаких бумаг, и мы даже не знали, где она. Но ее бы все равно никто никогда не выпустил. Она была слишком безумна.
Двоюродная сестра… и внезапно Фэй поняла, почему, возможно, близнецы всегда оберегали Анабель. У них был пример кузины, о которой никто не заботился, и она не видела ничего, кроме унылых одинаковых стен. Вряд ли другие клиники веселее Хартвуд Хилла.
– Я должна спросить еще кое-что, Винсент. Если ты так боишься и не хочешь снов… и призраков, то почему не пить таблетки? Я имею ввиду, не снотворное, а другие, более сильные.
– Я пробовал, это не заканчивается ничем хорошим.
– Для тебя?
– Для всех.
С удивлением Фэй посмотрела на Винсента, но тот смотрел на огонь в камине и, как ни странно, продолжал:
– Для меня мир просто становится плоским и серым, я как будто перестаю существовать. Но через какое-то время это влияет и на Рика. Понимаешь, – Винсент замялся, – мы с ним близнецы, братья, лучшие друзья… единое целое. Мы не отделимы. А эти таблетки означают, что мы с ним потеряем друг друга.
– Эгоистично.
– Да. Но и Рика это убьет.
Они еще некоторое время посидели в тишине, а Фэй размышляла над всем, что ей сказал Винсент.
– Кстати, о таблетках, – внезапно сказал он. – в Хартвуд Хилле было кое-что странное. Я еще хочу проверить все эти сложно произносимые названия, но как мне кажется, меня пичкали какой-то дрянью, отнюдь не способствовавшей выздоровлению.
– Что ты хочешь сказать?
– Пока не знаю. Но с Хартвуд Хиллом еще не закончено. Кроме того, лечащим врачом Лиллиан тоже был Стивенсон.
– Какой интересный доктор. Ты хочешь к нему наведаться?
– Сначала я хочу пару дней выспаться и вернуться в издательство. А там посмотрим. Может, мои кошмары больше не вернутся?
Фэй хотелось в это верить. Но она подозревала, все не так просто. И с опаской покосилась на тонущие во мраке стены, обитые панелями. Как сказала Офелия, может, под слоем новых обоев старые призраки?
Анабель не любила встречать самолеты и предпочитала ждать прибывающих дома. Хотя сами по себе аэропорты она любила: ей нравились их размах, нравилась суета и общее приподнятое настроение, как будто каждый ожидал что-то великолепное и волнующее. Ей даже нравились сами самолеты, эти огромные и вроде бы неповоротливые махины, отсвечивающие металлическими боками.
Не любила она только чувство ожидания, когда ты стоишь и следишь за цифрами на табло, когда самолет опускается, а тот, кого ты ожидаешь, все не идет и не идет. И начинает казаться, что он так и не придет, забудет о тебе. И людской поток иссякнет (как будто это вообще когда-то может случиться с аэропортом), в сгустившихся сумерках зажгутся огни взлетной полосы и местных кафетериев – а ты все также будешь стоять перед табло и ожидать того, кто никогда не придет.
Сегодня громада стекла и бетона в очередной раз поразила и восхитила Анабель. Она вряд ли могла проводить в подобных местах много времени, но иногда и изредка ей это нравилось.
– Рейс AA100 из Нью-Йорка прибыл в терминал 3 согласно расписанию.
Для Линдона Кросби Анабель сделала исключение и приехала прямо в аэропорт: она знала, ему это нравится, даже если он не признает открыто.
Он прибыл точно по расписанию и нашел Анабель на жестком пластиковом сиденье грязно-желтого цвета. Даже после семичасового перелета Линдон умудрялся выглядеть свежим, выспавшимся и не слишком бросалось в глаза, что он иностранец. Правда, его широкая улыбка выглядела стереотипно американской – если бы Анабель не знала, что она искренняя.
Он всегда целовал ее, придерживая рукой за подбородок. Сначала девушка ощущала себя героиней американской романтической комедии, но потом начала находить привычку необыкновенно милой.
– Ани! Рад, что ты здесь. И даже такси ждет?
– Еще бы. Это все твои вещи?
– Мне больше не нужно. Поехали?
У Линдона был только пухлый рюкзак, явно достаточно легкий. Такси действительно ожидало их, чуть подальше, чем стояли автобусы – и только устроившись с Анабель на заднем сиденье, Линдон пожаловался:
– Это был ужасный полет! Кормили какой-то гадостью, по виду она напоминала овсянку.
– Ты же прилетел в Британию. Они соответствуют стереотипам.
– Я летаю Американ эйрлайнс! И не для того, чтобы они кормили меня овсянкой!
– Если хочешь, можем заехать позавтракать, – улыбнулась Анабель.
– Нет уж, я смог пережить овсянку – но теперь больше всего хочу в душ. Насколько я помню, он у вас в пентхаусе отличный.
Анабель не привыкла думать о своем доме как о пентхаусе, для нее он всегда оставался просто большой квартирой на самом верху здания. Но у Линдона это звучало так непринужденно, что она невольно задумалась над словом: пентхаус.
По крайней мере, в нем достаточно места, чтобы Линдон мог остановиться, пока он в Лондоне. Анабель, правда, до сих пор не спрашивала, надолго ли он приехал – в последнее время, пока она жила в Америке, это становилось насущным вопросом. Линдон предлагал ей остаться в Нью-Йорке, Анабель же ощущала себя в новом городе как в клетке и жаждала вернуться в родной Лондон. Но и сам Кросби мог оставить дела только на время.
