– Стивенсон говорит, она мертва.
– Это же записано в ее деле. После подробнейшего описания всех снов, голосов и лекарств, которыми ее пичкали.
– Их было много?
– Я не специалист, но у меня есть друг, которому я уже успел позвонить.
– О господи, – проворчал Фредерик, – половина твоих историй начинается с «у меня есть один друг».
– Послушай, он сказал, что даже того набора, который я запомнил, хватит, чтобы из здорового человека сделать того, кто начнет видеть инопланетян.
– Какая у тебя хорошая память.
– Часть из этого Стивенсон начал давать и мне.
Фредерик нахмурился, но снова ничего не сказал. Они уже подъезжали к пригородам Лондона, поэтому он сосредоточился на дороге.
– А в деле написана причина смерти? – спросил Фредерик.
– Сердечная недостаточность.
– В свидетельстве о смерти тоже.
– У тебя есть свидетельство о смерти? – удивился Винсент.
– Доктор Стивенсон дал. И даже любезно рассказал, где она похоронена.
– Гм…
– Знаю, о чем ты думаешь.
– Нам позволят?
– Конечно. Мы же ближайшие родственники. Значит, кому как не нам эксгумировать тело.
– Вряд ли будет возможно узнать причину смерти.
– Посмотрим.
Фредерик не стал говорить, что, если сломана шея, это будет понятно и много лет спустя. Но на самом деле, он сам толком не понимал, что они хотят обнаружить – просто если есть возможность проверить слова доктора Стивенсона, то почему бы этого не сделать.
– И правда, – Винсент выглянул в окно, – давненько мы не гуляли по кладбищам.
– Гуляли мы только маленькими. И это было твоей идеей.
– Что поделать, если нас отправили в такую школу, что рядом расположилось старое кладбище.
– В детстве ты часто брал ответственность за наши проступки на себя.
– Это не было сложным. Я часто косячил.
– Но не всегда.
Винсент пожал плечами, а Фредерик улыбнулся уголками рта:
– При этом ты безответственный.
– Должны же у меня быть недостатки.
Фредерик продолжал едва заметно улыбаться, и тут Винсент, наконец, понял. Он давно забыл об их с братом детской игре, так давно они не занимались ничем подобным. Но будучи маленькими, когда близнецы злились друг на друга или обижались, то начинали перечислять недостатки друг друга. Обычно хватало их ненадолго, а высказав все до конца, они даже забывали, что был за повод.
Устроившись поудобнее, Винсент тоже улыбнулся:
– Ну хорошо. Ты не любишь принимать важные решения.
– Ты драматизируешь.
– Ты не хочешь открыть глаза на реальную мистику.
– Это не недостаток.
– В нашей семье – очень даже.
Фредерик хмыкнул:
– Тебе не кажется, что «реальная мистика» – оксюморон?
– А еще ты любишь сложные слова. Но не будем считать это недостатком.
– Ты нередко ищешь сложный путь. Вместо того, чтобы иногда просто сказать.
– А ты любишь все контролировать.
– Но у меня никогда не получается. Это можно считать недостатком?
– Думаю, не очень. Но я все равно иссяк.
Внутри салона разлилось густое тепло, как будто можно ложкой черпать. И дело было не только во включенной печке, резко отделявшей от промозглой осени снаружи.
Этого никогда не могла понять даже Анабель. Но осознавала, что близнецы всегда будут друг для друга больше, чем просто братья, и понимать друг друга будут лучше, чем кого бы то ни было когда-либо еще. А она останется только их сестрой.
Со стороны понять оказывалось еще сложнее. Фредерик невольно вспомнил Кристину: она очень хотела стать частью чего-то большего, но никогда бы не смогла быть третьей или даже наравне с Анабель. И не могла этого принять.
Фредерик никогда не спрашивал Винсента, видел ли тот неудовлетворенную жажду в Кристине – то, чего, на самом деле, они не могли ей дать при всем желании. Ее взгляды, которыми они смотрела на близнецов, когда понимала, что они не пустят ее в их собственный маленький мирок. Даже когда он расширен до Анабель. Кристина была другой. Чужой. Она тоже понимала, но смириться не могла, считая, что это Уэйнфилды виноваты, специально и сознательно. Что, в итоге, и привело ее туда, куда она пришла.
Но сейчас, когда они ехали в сумрачном утре, Фредерик сам не знал, почему вспомнил о Кристине. Но он точно знал, что и Винсент все видел. Возможно, то же самое он начал замечать и в Морган? У Фэй и Офелии все-таки всегда были они сами.
– Я отвезу тебя домой, – сказал Фредерик, – а потом поеду в издательство.
– И не возьмешь меня с собой?
– Выздоровей до конца.
– Как скажешь.
– С чего ты такой покладистый?
– Просто признаю, что ты чаще прав, нежели наоборот.
Когда Фредерик кричал на Анабель, окружающие благоразумно остались в своих комнатах – если уж он выходил из себя, то попадаться под руку не хотелось. Только Винсент спокойно слушал брата, а после сам говорил с Анабель. Но за закрытой дверью и тихо, так что никто не мог слышать его слов.
Как бы то ни было, Анабель теперь предпочитала как можно меньше контактировать с обитателями дома и большую часть времени проводила в своей комнате. Исключение составляла только Офелия, с которой Анабель и в издательстве работала больше всего.
Кросби тоже не был против общества Анабель, заявив, что с делами внутри семьи пусть разбираются без него. Но почти все время американца занимал новый проект, раз уж он решил продвигать один из журналов Уэйнфилдов и обойтись без поддержки отца. Фредерик, в целом, поддерживал идею Кросби, хотя и без подобного энтузиазма.
Что касается Винсента, он достаточно быстро включился в работу – и теперь почти все время проводил в издательстве. Потому что оказалось, что за время его отсутствия накопилось достаточно дел, которые стоит решить. И хотя ему по-прежнему снились кошмары, сам Винсент, кажется, не очень-то уделял им внимание.
Уэйнфилдам позволили эксгумировать тело Лиллиан, но процедура затянулась. И хотя Фэй и Офелия отдали дневник, привезенный из сгоревшего дома, ни Фредерик, ни Винсент не смогли с уверенностью сказать, действительно ли он принадлежал той самой Лиллиан. Правда, оба близнеца просмотрели его крайне бегло и умчались в издательство – но дневник представлял собой довольно странную мешанину слов и заметок. Создавалось впечатление, что его хозяйка вела не для того, чтобы потом прочитать, а для того, чтобы избавиться от того, что у нее в голове. А была там настоящая мешанина.
