Тело Нарбондо, вопреки ожиданиям местных жителей, Хиггинс поместил не в гостинице, а в конюшнях, объясняя свой выбор тем, что процесс оттаивания и возвращения к жизни требует особого температурного режима и занимает немало времени. В итоге первые две ночи Нарбондо спал у конюха на столе, прикрытый лишь тонким одеялом. Хиггинс кормил Нарбондо одним рыбьим жиром, торжественно именуя его «эликсиром». Сам Хиггинс утверждал, что это рыбий жир. Однажды, когда Нарбондо начал стонать и дергать конечностями, Хиггинс сказал, что тот «приходит в себя слишком быстро», и тут же вытащил несчастного на мороз, чтобы тот опять закоченел.
Конюх, который поведал мне обо всем этом, оказался человеком сообразительным: он отметил, что это был никакой не рыбий жир — уж рыбий-то жир он ни с чем не спутает. А поили замерзшего чем-то другим: пресловутый «эликсир» вонял гнилью и какой-то гадостью. «У меня глаз наметан», — сказал конюх, объясняя, почему счел Хиггинса и Боукера мошенниками. Он подсматривал за ними сквозь замочную скважину, когда те думали, что он спит. Нарбондо полностью очнулся только на четвертую ночь, и то лишь на несколько секунд. Хиггинс собрал загадочный аппарат — шланги, насосы, резервуары с желтой жидкостью — и всю ночь опрыскивал доктора туманными парами, пока капитан Боукер храпел на соломе. За час до рассвета Нарбондо вдруг открыл глаза, обвел взглядом освещенную лампой конюшню, удивился немного, но потом скривил губы в подобии усмешки и произнес одно только слово: «Хорошо». После чего вновь лишился чувств.
Итак, я узнал все, ради чего сюда прибыл, причем потратил на это менее получаса, и потом целыми днями бродил по деревне и, заталкивая в себя безвкусную пищу, праздно гадал, чем заняты мои товарищи и когда прилетит дирижабль. Повернув обратно, Сент-Ив оказался прав: для беседы с конюхом присутствия всех троих не потребовалось. Меня, сказать по правде, беспокоила лишь одна незначительная деталь: по словам конюха, у человека, выловленного из карстового озера, были молочно-белые волосы и бледная кожа, как у мертвеца, выкопанного из-под снега или выбеленного морозом, тогда как сорвавшийся в озеро Нарбондо был черноволос, с первыми признаками седины.
В высшей степени поэтичный оборот «выбеленный морозом» принадлежит моему собеседнику, конюху, который десять лет прожил в Йорке и, по моему разумению, вполне мог бы стать писателем, если б того пожелал. Здесь же он чистил лошадей и выносил навоз из конюшен. Этот факт подтолкнул меня к раздумьям о природе справедливости, которым я не уделил, однако, должного усердия, вспомнив вдруг о письме за подписью некоего Г. Фроста, профессора Эдинбургского университета, — мы читали его в табачной лавке мистера Годелла.
Тем временем Сент-Ив и Хасбро без происшествий вернулись в Дувр, — ни тебе бомб, ни стрельбы, ни анонимных угроз кораблям. Кажется, наше внезапное исчезновение немало озадачило наших недругов. Видно, они решили, что спугнули нас своей бомбой под слоем фруктов, — хотя Нарбондо (он же Фрост), хорошо зная Сент-Ива, ни за что не совершил бы подобной ошибки. Так или иначе, в Дувре Сент-Ив нанял дирижабль, которому было поручено отправиться за мною в Норвегию, а для себя и Хасбро раздобыл воздушный шар. Меня дожидаться они не стали — время поджимало, — поэтому историю их приключений я изложу так, как ее от них же и услышал.
Сент-Ив первым делом засел за конструирование висмутового зонда, каковой служит (поясню для читателя, незнакомого с таинствами магнетизма) для определения интенсивности магнитных полей. Прибор этот представляет собой закрученную улиткой спираль из висмута, подсоединенную к датчику, который считывает изменения в ее сопротивлении. В сущности, детская игрушка — несложная и надежная. Простота конструкции прибора вызывала раздражение Сент-Ива, поскольку напоминала ему: вооружись он этой безделицей неделю тому назад, и десять человек не ушли бы на дно вместе со своим кораблем.
Профессор прикрепил спираль магнитометра к шесту, который они намеревались просунуть сквозь щель в днище корзины аэростата и опустить к волнам, чтобы спираль едва не касалась их. Эта задача делала все предприятие чертовски опасным: управляя воздушным шаром над самой поверхностью моря, они могли погибнуть, сделав хоть одно неверное движение.
Почему нельзя было воспользоваться веревкой подлиннее и стравливать ее при необходимости на манер рыболовной снасти, оставаясь в безопасности на высоте? Точно такой же вопрос задал бы и я. Все дело в том, как мне потом объяснили, что этого не допускает сама природа электричества и магнетизма: проволока, подсоединенная к датчику, должна быть как можно короче, что обеспечивает точность замеров, — ту степень точности, которая была необходима Сент-Иву, который едва не заплатил за нее собственной жизнью.
Он рассчитывал обнаружить то место на дне Дуврского пролива, где покоилась машина лорда Келвина — невероятно мощный электромагнит, похищенный со склада механических мастерских в Холборне. Он полагал, что та лежит или на затопленной платформе, или на песчаной отмели. Машина могла крепиться к дну якорем или же медленно дрейфовать по прихоти глубинных течений. Далее, Сент-Ив рассчитывал заметить в этом месте какой-то поплавок или буй — ориентир, который, возможно, позволяет включать и выключать машину с поверхности.
Итак, не прошло и суток, а Сент-Ив и Хасбро уже пустились в полет. Запрет на судоходство едва ли продержался бы еще неделю — экономика не вынесла бы подобного застоя. Правительство или заплатит выкуп, или будет вынуждено и дальше мириться с потерей кораблей. Академия наук, по-прежнему отрицая всякую свою причастность, не смыкала глаз в попытках найти собственное решение.
Сент-Ив и Хасбро прочесали поверхность моря от Рамсгита до мыса Дандженесс. Хасбро — завзятый воздухоплаватель, удостоенный голубой ленты победителя на Трансъевропейских состязаниях воздушных шаров 1883 года, — умело управлял подъемной силой, удерживая корзину над пенными барашками волн и стараясь не утопить ценный прибор. Порывистый ветер, набиравший силу над просторами Северного моря, тащил шар на юг, к побережью Франции, поэтому Хасбро требовалось все его мастерство, чтобы не сбиться с курса. Сент-Ив кроме прочего смастерил что-то вроде морского якоря, который они погрузили в корзину вместо балласта и в нужный момент сбрасывали в воду, цепляясь за дно, чтобы их не отнесло ветром к берегам Нормандии, прежде чем они управятся с делом.
День клонился к закату, и людям, которые провели его в корзине воздушного шара, казалось, что все их усилия напрасны — слишком уж необъятен был пролив. Они уже подумывали о том, чтобы бросить свою затею, когда вдруг увидели шлюп с флагом Королевской Академии наук на мачте. По палубе расхаживал Парсонс, и Сент-Ив приветственно махнул ему рукой. Почтенный секретарь, присмотревшись, узнал профессора, ответил небрежным кивком и торопливо покинул палубу. Удалось академикам определить место, где лежит затонувший агрегат или нет, оставалось загадкой, хотя, в принципе, это можно было проверить с помощью прибора. «Как же поступит Сент-Ив?» — спросите вы.
Пролетев над носом шлюпа и миновав его, Сент-Ив в последний раз опустил спираль. Прибор зафиксировал отклонение: стрелка запрыгала туда-сюда, пока они летели на юго-запад, прочь от суденышка академиков.
