Сент-Ив потер подбородок, созерцая остатки завтрака на тарелке. Затем подался вперед к собеседникам и тихим голос произнес:
— В одном я уверен, джентльмены: наука станет нашей спасительницей, если не изведет нас прежде. Но сейчас опасность велика, и, если до публики дойдет весть о приближении кометы, серьезных проблем не миновать.
Судя по лицам троих компаньонов Сент-Ива, этому заявлению явно удалось вселить в них оторопь. Кракен нервно смахнул с уголка рта налипшие остатки яйца. Джек облизнул губы.
С ободряющей улыбкой Сент-Ив продолжил:
— Мне потребуется разузнать кое-что о Харгривзе. А вам наверняка хочется выяснить, к чему я клоню, но здесь не место для подобных разговоров. Предлагаю выйти на улицу. Вы не против?
Все трое поднялись с мест. Кракен торопливо влил в себя кофе, а после, заметив, что Джек оставил в своей чашке больше половины, допил и за ним и, бормоча что-то насчет расточительности и недоедания, поспешил за остальными.
Доктор Игнасио Нарбондо ухмылялся поверх чашки с чаем, глядя в затылок Харгривзу, который кивал в такт своим мыслям, склонившись над большим листом бумаги, испещренным линиями, цифрами и пометками. Нарбондо не мог бы сказать, зачем воздух послушно насыщает легкие Харгривза кислородом и так же послушно покидает их, ибо этот человек, казалось, жил исключительно ненавистью и беспричинным отвращением к большинству совершенно невинных вещей. Харгривз с радостью мастерил бомбы для анархистов, помогая им воплощать свои коварные, жестокие и порой совершенно нелепые планы, причем не из сочувствия их идеям, а просто из желания наносить увечья — все равно кому, лишь бы взрывать и крушить. Будь в его силах изготовить достаточно мощную бомбу, чтобы уничтожить скалы Дувра и само солнце, встающее за ними, Харгривз не смог бы успокоиться, пока не собрал бы такую. Харгривз ненавидел чай. Ненавидел яичницу. Ненавидел бренди. Ненавидел дневной свет и ночной мрак. Он ненавидел даже само искусство создания адских машин, хотя усердно создавал их.
Нарбондо обвел взглядом бедно обставленную комнату с комковатым соломенным тюфяком на полу, где Харгривз на несколько часов забывался тревожным сном — спал он урывками: вскакивал в ночи, сдерживая рвущиеся из горла вопли; возможно, создателю «адских машинок» грезилось, что заглянув в зеркало, он видит не собственную малосимпатичную, впрочем, физиономию, а чудовищные жвалы некоего гигантского жука. Нарбондо хмыкнул и неожиданно для себя принялся насвистывать веселенький мотивчик, при звуках которого Харгривз выпрямился, всем своим видом выказывая отвращение, ибо мелодия вторглась в его мозг, прервав мрачную работу ума, сопровождаемую бессвязным бормотанием.
Харгривз повернулся, его бородатое лицо исказила гримаса еле сдерживаемого гнева, темные зрачки мерцали, как диск луны во время затмения, а из груди вырывалось тяжелое дыхание. Нарбондо удивленно поднял брови, выразительно показывая, как изумила его реакция партнера.
— Свистом беду кличут! — процедил Харгривз, отирая рот тыльной стороной ладони. Внимательно осмотрел руку, бог весть что ожидая там увидеть, и столь же медленно повернулся к верстаку.
Ухмыляясь, Нарбондо подлил себе чаю. Так или иначе, а денек выдался славный. Харгривз согласился помочь ему уничтожить Землю, причем согласился, не дрогнув, и с такой нехарактерной для него готовностью, будто то было первое по-настоящему стоящее предприятие, к которому он шел долгие годы. Почему он еще попросту не перерезал себе горло, чтобы положить всему этому конец раз и навсегда, оставалось для Нарбондо одной из величайших загадок.
Вряд ли Харгривз так легко дал бы свое согласие, знай он, что Нарбондо, движимый единственно жаждой наживы и мечтою о мести, и не думает устраивать планетарную катастрофу. Но к его угрозе столкнуть Землю с орбиты и привести в ту точку пространства, где она окажется на пути приближающейся кометы, должны отнестись со всей подобающей серьезностью. Бесспорно, в Королевской Академии наук отыщутся люди, вполне убежденные, что Нарбондо действительно на это способен. Эти люди во всех отношениях столь же близоруки, как и Харгривз, но и не менее полезны. Нарбондо потратил годы адски тяжелого труда, всячески добиваясь того, чтобы его боялись, ненавидели — и уважали, в конечном счете.
Весть о нежданном извержении Йарстаада вселит в них ужас. Еще бы! Прямо сейчас они, должно быть, трясутся от страха, застигнутые этой новостью за завтраком: бороды дрожат, глаза лезут из орбит, рты широко открыты. Слухи разлетятся со скоростью лесного пожара, самые мрачные подозрения и предчувствия будут передаваться из уст в уста. Где Нарбондо? Кто-нибудь видел его в Лондоне? Нет, его давно не встречали. Разве не он угрожал устроить это самое — мощный взрыв или извержение за Полярным кругом, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений и доказать, что судьба всего мира находится в его руках?
Очень скоро — в ближайшие дни — комета подойдет к Земле так близко, что несметные толпы жалких простофиль станут свидетелями поистине феерического зрелища. И притянуть с помощью магнитного поля планеты железное ядро небесного тела можно без особого труда. Результатом оказалось бы столкновение, от которого бедная старушка-Земля разлетелась бы вдребезги, на атомы, а вместе с ней — и вся эта орава ротозеев. Что, если найдется человек, способный — именно так расценит это событие тупоумное человечество — сдвинуть Землю с орбиты и толкнуть навстречу приближающейся звезде, положить этот рисковый шар прямиком в лузу, превратить смутные шансы в состоявшийся факт? О, это вывело бы искусство вымогательства на совершенно новый уровень!
Что ж, доктор Игнасио Нарбондо — как раз такой искусный игрок. В силах ли он сотворить подобное? Нарбондо осклабился. Всего две недели тому назад его объявление на сей счет в стенах Королевской Академии вызвало бы у ее членов град саркастических замечаний, но после катастрофического взрыва вулкана Йарстаад им придется придержать языки. Их лица побледнеют и вытянутся. Усмешки застынут, как на посмертных гипсовых масках. Как выразился поэт по этому поводу? «Серьезность — это поза, принимаемая телом, дабы скрыть недостатки ума»
[2]. Именно так. Серьезной мины хватит на день или два, но потом, в полной мере осознав тщетность всех своих усилий, они будут вынуждены заплатить ему — и заплатить щедро! Нарбондо пришел в прекрасное расположение духа и опять засвистел, однако свист подействовал на Харгривза столь удручающе и привел его в такое неистовство, что Нарбондо предпочел замолчать. Пока работа не выполнена ни к чему доводить несчастного до ручки.
Внезапно мысли его обратились к Лэнгдону Сент-Иву. Этот человек следовал за ним неотступной тенью, от которой Нарбондо никак не удавалось избавиться. В сотый раз Нарбондо пожалел о том, что той дождливой ночью год назад убил в Лондоне его женщину. Это случилось непреднамеренно: он лишь хотел открыть торг, поставив на кон ее жизнь. Увы, отчаяние лишило его рассудка, сделало неукротимым… Нарбондо всегда казалось, что совершенные им ошибки можно пересчитать по пальцам одной руки. Впрочем, когда он их совершал, ошибки всякий раз выходили довольно грубыми. Лучшее, на что он мог теперь уповать, — что Сент-Ив прожил год с горьким выводом: не загони он тогда Нарбондо в тупик, доведя до отчаяния, женщина эта осталась бы жива, и они коротали бы свой век вместе, безмятежно и счастливо выращивая на огороде репу. Размышляя, Нарбондо не сводил пристального взгляда с затылка склоненного над чертежами Харгривза. Будь в этом мире хоть немного справедливости, Сент-Иву оставалось бы винить во всем случившемся только себя самого. А что, он идеально подходит на эту роль — роль мученика-страдальца…
