Увлеченный похотью и ленью, он провел рядом с баронессой почти два месяца, довольный тем, что, в данный момент, он может отдохнуть от долгих военных действий и страданий. Ирен не чаяла в нем души и постоянно твердила ему о любви. Павел же словно падишах с довольной ухмылкой принимал ее поклонение и сопровождал баронессу на рауты и приемы, эффектный в своей гусарской синей форме, остроумный и вызывающий. Он был спокоен, умиротворен и весел, ощущая, что страсть к баронессе не трогает его сердца. Оттого, вовсе не любя ее, он жил одним днем, решив, что заслужил подобный отдых за свои ратные труды.
К началу лета, был подписан мирный договор и русское командование приказало своим войскам покинуть Францию и возвращаться на родину. На удивление, Павел обрадовался этому. Понимая, что засиделся в этой стране, где как он ни старался все равно был чужим русским, молодой человек в тот же вечер, как узнал о приказе, объявил Ирен, что через неделю уезжает. Однако, его довольный настрой и воодушевленное заявление о том, что, наконец, он вернется в Россию, совершенно не понравились баронессе. Выслушав его речь, Ирен вдруг закатила Корнилову истерику и начала стенать о том, что не может жить без него. Павел, который не предавал своему роману большого значения, немного опешил и заявил баронессе, что знает — француженки ветрены и по рассказам никогда не предаются одному возлюбленному навечно. На что Ирен еще пуще расстроилась и даже пустила слезы. В тот вечер, Корнилов, впервые, за долгое время вернулся ночевать в казарму, после гневного заявления баронессы о том, что он неблагодарный самовлюбленный тип, который воспользовался ее слабостью и соблазнил ее, а, теперь, словно ненужную вещь хочет оставить страдать.
Павел хоть и недовольный размолвкой с баронессой, все же спокойно размышлял о том, что это даже и к лучшему, что она сама прогнала его. В тот вечер, под ехидные насмешки однополчан Корнилов, молча, лежал на своей узкой койке и искал в своем сердце хоть немного любви к Ирен. Но не нашел. Его сердце было спокойно. И тогда, когда она была рядом и, в эту пору, когда они были в ссоре. Да, баронесса была весьма искусна и ласкова в постели, но этого было мало для Корнилова. Он понимал, чтобы завладеть хоть на миг его сердцем, в женщине должно было быть что-то еще, помимо красивой внешности и умелых ласк. Но что еще, он не мог осознать. В тот вечер, он вдруг вспомнил Лизу. В тот же миг, его настроение испортилось и он понял, что за эти два месяца он почти сумел забыть ее. Но, теперь, едва он решил покопаться в себе и понять, что он действительно чувствует к Ирен, невольно его воспоминания воскресили трогательный, нежный, сильный, манящий образ Лизы в его сознании. Ее коварство до сих пор жгло его сердце. В тот вечер, испугавшись, что в эту пору, когда он был в размолвке с баронессой, он вновь начнет страдать, Корнилов напился вдрызг и проспал в хмельном бреду почти сутки.
Через день поутру его растолкал Васильчиков и, наклонившись над ним, тихо сказал, что у входа в комендантское помещение Корнилова дожидается баронесса Лозиньяк. Павел проснулся с дикой головной болью, не понимая, зачем пришла Ирен. Ведь, два дня назад она заявила, что между ними все кончено. Поморщившись, он осознал, что вовсе не хочет вновь встречаться с баронессой. Лишь из-за воспоминаний о прошлом времени, когда эта прелестная женщина любила его, Корнилов все же медленно оделся и, умывшись ледяной водой, чтобы прийти в себя, направился к комендантскому зданию. Когда он появился на пороге комендатуры, выйдя наружу на улицу, баронесса, одетая в легкое утреннее светлое платье, с отчаянным криком бросилась к Павлу на грудь и зарыдала. Корнилов, видя, как на них глазеют многочисленные гусары, издавая ехидные смешки, осторожно оторвал Ирен от своего доломана и тихо по-французски заметил:
— Ирен, возьмите себя в руки. Вы компрометируете себя.
Она обратила к нему свое хорошенькое лицо с черными яркими глазами и воскликнула:
— И пусть! О, если бы вы знали, как я вас люблю. Отчего вы так жестоки со мной?
Именно в этот момент, смотря в ее красивое лицо, Корнилов понял одну истину — он совершенно ничего не чувствовал к этой женщине. Да, он увлекся, забылся и желал ее словно изысканное произведение искусства, но вообще не был влюблен в нее. Корнилов чуть прокашлялся и начал подбирать слова.
— Ирен, вы же понимаете, я не могу остаться, — глухо заметил он, нахмурившись.
— Но, я бы могла поехать с вами в Россию! — воскликнула она в порыве. И Павел окончательно опешил. Нет, это ни в какие ворота не лезло. Он решительно не хотел возвращаться в Россию с ней. Она была частью Парижа, веселого, гулкого, бесшабашного и должна была остаться здесь. Но он решил выразиться в более вежливой манере.
— Вы не привычны к нашим холодам. И климат Петербурга очень влажный. Наши дороги ухабисты, а ямщики грубы. Вы не сможете жить в нашей стране.
— Я смогу, ведь, там будете вы! — воскликнула она в порыве и Корнилов осознал, что надо, немедленно, прекратить эти разговоры, потому, что он ни на минуту не желал даже думать о том, чтобы взять ее с собой.
— Баронесса, — отрезал он холодно и отошел от нее на шаг. — Я думаю, наш роман окончен. Давайте не будем осложнять друг другу жизнь. Прощайте…
Он поклонился ей и, развернувшись на каблуках, направился в казарму. Ирен смотрела ему вслед влажными от слез глазами и совершенно не обращала внимания на ехидные замечания гусар, стоявших неподалеку.
Корнилов едва вошел внутрь, как дорогу ему преградил Самойлов. Алексей как то нагло оскалился в лицо Павлу и спросил:
— Очередная Ваша жертва, майор?
— Алексей Григорьевич, не лезьте не в свое дело, — заметил, поморщившись, Корнилов, и хотел уже обойти штабс-ротмистра, но Самойлов вновь встал перед ним.
— То Ксения по вам страдает, то Женечка Тополева. А сегодня, эта прехорошенькая баронесса слезы льет, а вам все мало Корнилов. Вы словно жестокосердный сухарь не любите никого.
— Самойлов, отойдите, я не желаю говорить с вами, — заметил тихо безразлично Павел.
— Но более всего мне обидно за Лизоньку Николаеву. Она была единственной девушкой, которую я истинно любил, — вымолвил проникновенно с горечью Самойлов. — А вы, словно варвар, держали ее рядом и не любили, лишь пользовались ею и мучили…
Самойлов не успел договорить, как Павел смертельно побледнев, схватил Алексея за грудки и яростно припечатал его спиной к стене. Испепеляя штабс-ротмистра диким взором, Корнилов прохрипел:
— Любил, говоришь? Знаю, про то! Но, она на тебя никогда не смотрела!
— Тебе-то откуда знать, Корнилов? Если бы не ты, она бы со мной была, это уж точно!
Со всего размаху ударив кулаком в лицо Самойлова, Павел удовлетворенно оскалился. Алексей, тут же, ударил Корнилова в подреберье и они сцепились. В следующий миг к ним подоспели несколько гусар из их полка и начали разнимать их. Чуть позже, Корнилов зло, сплевывая с разбитой губы кровь, окидывая Самойлова убийственным взором, с угрозой произнес:
— Более не стой у меня на пути, а то убью.
