Тут, конечно, важен контекст: когда это говорится — и почему именно так. Похвалить Окуджаву — это естественно: Окуджава в тот момент жив — а ругать или хаять живых, нет, осторожный Евтушенко не таков! А защититься от нападок — почему ты, человек, вхожий во все властные инстанции, не помог Высоцкому хотя бы с одной, крохотной прижизненной публикацией? — так вот же: я считал, что Высоцкий не поэт, не музыкант, не актер, а — великий русский характер.
При этом что касается характера самого Евтушенко, то, думаю, ни для кого не секрет, что некоторое внутреннее фрондерство было у него в крови — страсть к ярким, афористичным высказываниям, стремление откровенно радикально высказываться по тому или иному спорному вопросу. Вспоминает Николай Володько: «В 60-х годах мы видели кумиров практически во всех знаменитых тогда молодых поэтах. В середине шестидесятых всех затмил Евтушенко. Я посещал все без исключения поэтические вечера. Ничего интереснее не было. Евтушенко в тот период смотрелся американизированным. Это, как я сейчас понимаю, выглядело карикатурно, но тогда производило сильное впечатление. Например, сидит на сцене как бы литературное Политбюро, и вдруг находящийся среди этих людей Евтушенко в каких-нибудь мокасинах, в красных носках — немыслимый по тем временам жест — закидывает ноги на стол. Эдакий вызов. Такое он любил и умел делать. И вот я обратился с вопросом: „Как вы относитесь к творчеству поэта Высоцкого“. Он ответил: „Я такого поэта не знаю“»
[30].
В целом подобная реакция понятна: собиравшие огромные залы, да что там — стадионы! — поэты-«шестидесятники» понимали, что им на смену приходит некое новое культурное явление — и Высоцкий в этом отношении был предтечей этого явления. Можно ли было к нему ревновать? Можно. Можно ли было эту ревность открыто демонстрировать? Все зависит от человека.
К чести Евтушенко надо сказать, что не как человек, а как поэт он отреагировал на смерть Высоцкого максимально достойно, написав пронзительное стихотворение «Киоск звукозаписи» и даже добившись его публикации в «Юности» (что-что, а за свои произведения Евтушенко всегда стоял горой!). Наверное, так и надо судить о поэтах — не по странным высказываниям, и не по тому, как помог или не помог товарищу, а по тому, какие стихи написал. «Киоск звукозаписи» — это хорошие стихи.
Незадолго до смерти Евтушенко еще раз вспомнил Высоцкого, но на этот раз — снова ограничился воспоминаниями о себе любимом: как он водил Марину Влади по Москве, да как учил ее читать русские вывески, как переправлял за границу рукописи опальных поэтов, как Высоцкий послал ему снимок со станции Зима…
[31] И, в общем, как это и было свойственно Евгению Александровичу, все это были воспоминания не о Высоцком. А о Евтушенко.
Мы можем сколь угодно долго думать о зависти или о трусости — но когда Роберт Рождественский пробил-таки издание книги «Нерв», то ни в одном интервью он не посмел сказать о том, что вот, мол, делает это в память «друга Володи». Напротив, он всячески открещивался от дружбы, говоря, что не вправе причислять себя к друзьям Высоцкого, что всего лишь считает своим долгом сделать так, чтобы стихи наконец-то увидели свет — и общественность поняла, какое невероятное значение имеет для русской литературы творчество Высоцкого-поэта.
И Андрей Вознесенский, тоже не педалировавший свою дружбу с ним или покровительство Высоцкому, — сумел и опубликовать воспоминания о нем, и так же ратовал за прижизненные публикации. Но возможностей у Вознесенского было несколько меньше, чем у Евтушенко, и эти старания при жизни Высоцкого успеха не возымели. Но Высоцкий ценил Вознесенского — и написанная для спектакля «Антимиры» «Песня акына» на стихи Вознесенского была заснята болгарским телевидением, и когда Вознесенский увидел эту запись, то был чрезвычайно растроган. Да и Высоцкий на этой записи чрезвычайно скромен и говорит: «Это не песня. Это стихи Вознесенского, которые ритмизованы под гитару…»
[32].
Присутствовала в жизни Высоцкого и тесная дружба с Василием Шукшиным, которая тянулась еще со времен компании на Большом Каретном, в которую входили Левон Кочарян, Артур Макаров, Валентин Никулин, Андрей Тарковский, Василий Аксенов — и Шукшин, которого Высоцкий с великой нежностью называл просто Васей и памяти которого посвятил одну из самых страстных своих песен: «Еще ни холодов, ни льдин…». И Шукшин относился к Высоцкому с такой же нежностью — и уважением к творчеству. Со свойственным ему остроумием Шукшин даже заметил однажды: «Магнитофон изобрели специально для Высоцкого».
Особая история — это взаимоотношения Высоцкого и Бродского. Ни с чем не сравнить то огромное уважение, которое Высоцкий питал к двум авторам-эмигрантам — Бродскому и Солженицыну, чей литературный талант и масштаб личности он признавал, выделял и восхищался. Надо сказать, что и Бродский понимал, с кем имеет дело, — и всячески Высоцкого хвалил, что доставляло последнему огромное удовольствие. Бродский встречался с Высоцким в Нью-Йорке: нам сохранилась чрезвычайно экспрессивная фотография их разговора, на которой Бродский что-то весьма эмоционально объясняет внимательно слушающему его Высоцкому. Оба поэта гуляли по городу, развлекались и отдыхали вместе. Но и, конечно, говорили о творчестве.
Вспоминает Игорь Шевцов: «Об Иосифе Бродском говорил с уважением и нежностью — да, с нежностью, это точно:
— Гениально!
И похвастался:
— Он мне книжку подарил…
Покопался и достал маленькую книжку стихов Бродского — авторское издание, кажется, лондонское, с автографом…»
[33].
Отдельно надо сказать о Белле Ахмадулиной. Верная подруга, масштаб таланта которой Высоцкий не просто признавал — а тоже преклонялся перед ним, всегда была готова прийти на помощь. Так, например, благодаря ей на прилавки попала запись дискоспектакля «Алиса в стране чудес», к которому Высоцкий написал песни (и сам исполнил две роли — Попугая и Орленка Эда). С выходом пластинки произошла беда: на заседании коллегии Министерства культуры всесильная Наталья Сац, основательница Детского музыкального театра, обвинила Всесоюзную студию грамзаписи в том, что она «развращает детей чудовищными песнями Высоцкого». И узнав об этом, ответственный редактор студии Евгения Лозинская набралась смелости и позвонила Высоцкому напрямую. Тот все выслушал, попросил ждать звонка.
Предоставим слово Лозинской: «Наконец раздается его звонок, и Володя рассказывает мне о своих действиях. Оказывается, в то утро Белла Ахмадулина улетала в Париж. Володя сел в свой „Мерседес“ и помчался в „Шереметьево“. Он сказал, что „ухватил самолет буквально за хвост“ и успел поговорить с Беллой. Он описал ей ситуацию и попросил что-нибудь придумать. Это случилось в конце декабря, а в новогодней „Литературке“ Белла Ахмадулина из Парижа поздравила советских людей с Новым годом и с выходом альбома „Алиса в стране чудес“…».
