В дневнике встречается несколько лакун. Одна из них, самая длинная, — с 1 февраля 1935-го по 18 августа 1936 года. Следы удалённых страниц свидетельствуют о существовании записей, содержание которых осталось неизвестным. Причину столь радикальной самоцензуры можно предположить, если обратиться к этому далеко не безоблачному отрезку жизни Димитрова, когда он входил в роль первого руководителя Исполкома Коминтерна, постигал реалии высокой политики, приспосабливался к новому стилю жизни и общению с советским вождем и его соратниками. За полтора года, «пропавшие» из дневника, он трижды встречался со Сталиным в Кремле (16 мая и 9 июля 1935-го, 10 мая 1936 года)
. Бывали у них, конечно, и неформальные разговоры во время различных мероприятий. По всей вероятности, среди заметок этого периода попадались такие, что показались Димитрову чересчур острыми и откровенными, поэтому он счёл за благо от них избавиться.
Следующая после изъятых страниц запись, сделанная 19 августа 1936 года почему-то на немецком языке, показательно скупа: «Процесс против Кам., Зин. и др. (Начало)». Финал этого первого из громких московских процессов обозначен 24 августа столь же кратко и сухо: «Приговор приведён в исполнение».
Реакция международной социал-демократии на процесс «зиновьевцев» оказалась вполне предсказуемой. На второй день процесса председатель Социнтерна Луи де Брукер и председатель Международной федерации профсоюзов Уильям Ситрин прислали телеграмму на имя председателя Совнаркома В. М. Молотова. В телеграмме, опубликованной «Известиями», содержалась просьба, чтобы обвиняемым «не был вынесен смертный приговор и чтобы, во всяком случае, не применялась какая-либо процедура, исключающая возможность апелляции».
Обращение лидеров мирового социалистического движения было не только проигнорировано, но и послужило поводом для начала пропагандистской кампании под лозунгом «Адвокатов троцкистско-зиновьевских убийц — к позорному столбу». Газеты из номера в номер печатали гневные резолюции митингов и собраний, письма и высказывания советских граждан. Суровый приговор поддержали крупнейшие советские писатели и учёные. ИККИ организовал пропагандистскую акцию за границей, объявив процесс Зиновьева — Каменева защитой дела демократии, мира и социализма, ударом по фашизму и троцкизму.
Несомненно, Димитров понимал, что «процесс шестнадцати» нанесёт ущерб новой политике Коминтерна в самом начале её практического приложения во Франции и Испании, перекроет путь к диалогу с Социнтерном. Тем не менее, повинуясь партийной дисциплине, включился в общий хор. Его (или подготовленная для него) статья «Защищать подлых террористов — значит помогать фашизму», опубликованная журналом «Коммунистический Интернационал», переполнена стандартными клише советской пропаганды и нападками на лидеров Социнтерна, выступающих «с враждебной демонстрацией против страны социализма — самого стойкого, нерушимого оплота свободы народов». Настойчиво подчёркивая различие между руководством Социнтерна и «миллионами сторонников единства» в рядах социал-демократии, автор убеждает последних крепить единый фронт вопреки предательской политике руководства.
Невозможно, однако, представить, чтобы нашему герою не приходило в голову очевидное сравнение: три месяца судебных заседаний по делу о поджоге рейхстага с оправданием четверых подсудимых и пятидневный процесс против «зиновьевцев» с расстрельным приговором всем шестнадцати. От опасных сопоставлений хотелось избавиться, опровергнуть их контрдоводом: если бы подсудимые были невиновны, то советский суд, без всякого сомнения, не вынес бы им смертные приговоры, ведь даже предвзятый германский суд не пошёл на такой шаг. В 1933 году Димитров занёс в тюремный дневник поразившее его суждение газеты «Morgen-post»: «Судопроизводство народа, который борется не на жизнь, а на смерть, не может заниматься слепым преклонением перед объективностью. Судьи, прокуроры и адвокаты должны в своей деятельности руководствоваться единственным началом: „Что полезно для жизни нации? Что спасительно для народа?“» И вот теперь впору было задаться вопросом: если «у них» так, то почему «мы» не должны отвечать тем же? Пусть даже в этой мировой схватке кто-то пострадает безвинно — борьба идет беспощадная, враг стоит у ворот…
Понятно, что это всего лишь предположение, попытка постичь логику мышления человека социалистической идеи, посвятившего себя служению идее и включённого в политическую систему, построенную на этой идее.
В конце 1936 года в Москву приехал немецкий писатель-эмигрант Лион Фейхтвангер, чтобы собрать материал для книги об СССР. Он попросил устроить ему встречу с Георгием Димитровым, полагая, что сможет получить у героя Лейпцига откровенные ответы на свои неудобные вопросы о «процессе шестнадцати». Эти вопросы Димитров аккуратно перечислил в дневнике:
«1. Непонятно, почему обвиняемые сделали такие преступления.
2. Непонятно, почему все обвиняемые всё признают, зная, что это будет стоить им жизни.
3. Непонятно, почему, кроме признаний обвиняемых], не приведено никаких доказательств.
4. Непонятно, почему такая строгая кара против политических] противников, когда советский] режим так могуч, что ему не могло угрожать ничего со стороны людей, сидящих в тюрьмах.
Протоколы процесса небрежно составлены, полны противоречий, неубедительны.
Процесс ungeheur
[75] проведён».
Содержание ответов Димитрова неизвестно, но «переводчица», приставленная к Фейхтвангеру, на следующий день донесла по начальству следующее: «Рассказывал о своём визите к Димитрову. Принимал его у себя в доме к ужину. Ездил специально, чтобы поговорить о процессе троцкистов. Сказал, что Димитров очень волновался, говоря на эту тему, объяснял ему полтора часа, но его не убедил»
. Примечательно это «очень волновался»: проницательный писатель заметил, что Димитрову оказалось непросто убеждать своего собеседника в том, в чём он и сам был не до конца уверен.
Именитый гость вновь посетил Димитрова 2 февраля 1937 года. Зашёл разговор о втором московском процессе, где он имел возможность присутствовать. Впечатления Фейхтвангера о судебных заседаниях по делу «Антисоветского параллельного троцкистского центра» оказались не столь однозначными, как прежние. «Диверсионные акты, шпионаж, террор — доказаны, — записал Димитров его оценку. — Доказано также, что Троцкий вдохновлял и руководил». Но другие обвинения, основанные на признаниях подсудимых, писателя вновь не убедили.
В книге «Москва 1937. Отчёт о поездке для моих друзей» Фейхтвангер не скрывает, что процесс Зиновьева — Каменева представлялся ему «какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством». Он заговорил об этом со своим главным московским собеседником — И. В. Сталиным. «Я ещё раз упомянул о дурном впечатлении, которое произвели за границей даже на людей, расположенных к СССР, слишком простые приёмы в процессе Зиновьева, — отмечает писатель. — Сталин немного посмеялся над теми, кто, прежде чем согласиться поверить в заговор, требует предъявления большого количества письменных документов; опытные заговорщики, заметил он, редко имеют привычку держать свои документы в открытом месте».
