Выдвинутое Сталиным обоснование репрессий против потенциальных врагов народа показалось Димитрову столь убедительным, что он назвал пленум в дневнике «поистине историческим». Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) действительно вошёл в историю как пролог периода, названного впоследствии ежовщиной, что несколько демонизирует наркома и выпячивает его роль. Но даже если указать на истинных вдохновителей развернувшихся в последующие два года небывалых политических преследований — Сталина и его ближайшее окружение, — картина не станет полной. Понять её в лишь рамках дихотомии «палачи — жертвы» не удастся: цепочка палачей тянулась от высшего руководства до рядовых партийцев, а среди жертв оказывались и бывшие палачи. В один чудовищный клубок сплелись слепое доверие к Сталину, подчинение партийной дисциплине, страх за свою жизнь и жизнь близких, готовность к самопожертвованию во имя долга, взаимное недоверие и подозрительность, оправдание доносительства, подавление моральных норм соображениями государственной пользы и политической целесообразности…
Установки «поистине исторического» пленума ЦК немедленно были конвертированы в программу действий Исполкома Коминтерна. Её разработал Д. З. Мануильский — секретарь ИККИ, курирующий кадровую работу. В принятых Секретариатом ИККИ резолюциях коммунистам предписывалось поставить заслон классовому врагу, который не оставляет попыток проникнуть в руководящие органы Коминтерна и коммунистических партий. Члены зарубежных компартий, подозреваемые в содействии врагу, даже непреднамеренном, должны быть исключены из партийных рядов. Для выявления таковых санкционировалось создание контрольных комиссий во всех компартиях. В письме, адресованном в НКВД и ЦК ВКП(б), Мануильский предложил ужесточить процедуру перехода политэмигрантов в партию большевиков, а переход в ВКП(б) членов Компартии Польши, «засорённой агентами классового врага», временно приостановить. Секретариат ИККИ создал Особую комиссию в составе Димитрова, Мануильского и Москвина по проверке работников аппарата ИККИ.
Почти одновременно с вестью о победе Народного фронта в Испании в Исполкоме Коминтерна появился документ под названием «Предложения по организационным вопросам КПП». Анонимный автор сообщил о неправильной кадровой политике руководства Компартии Польши, из-за чего в ряды партии проникает много врагов. Ведущую роль в КПП стали играть коммунисты, освобождённые из тюрем, что вызывает большие подозрения, поскольку они могли быть завербованы карательными службами диктатора Юзефа Пилсудского. Сигнал не остался без последствий. Секретариат ИККИ, заслушавший в январе 1936 года отчёт генерального секретаря КПП Юлиана Ленского, принял радикальные решения: укрепить руководство партии, отстранить от работы тех, кто утратил доверие, систематически проводить проверки партийных рядов, распустить партийные организации, заражённые «пилсудчиной», и польскую секцию при ИККИ, которая потеряла большевистскую бдительность. ЦК КПП во исполнение этих решений провёл пленум и через три месяца доложил о принятых мерах. Казалось бы, вопрос исчерпан в рамках принятых в партийной среде процедур.
Однако кампания по усилению бдительности и ужесточению проверок, начатая в связи с подготовкой и проведением процесса «зиновьевцев», побудила ИККИ вновь вернуться к польским делам. Заседание Секретариата по польскому вопросу 20 декабря закончилось созданием очередной комиссии. Через два дня комиссия представила свои выводы Секретариату. Димитров записывает в дневнике: «Новое — курс на руководство полноправное в стране!» (Штаб-квартира ЦК КПП находилась тогда в Париже.) Таким образом, и на сей раз решения, принятые ИККИ, были направлены на оживление деятельности, а не на ликвидацию утратившей доверие партии. Но через полгода ситуация изменилась коренным образом.
По докладу наркома Ежова о ликвидации польских диверсионношпионских групп Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1937 года санкционировало «польскую операцию»
. По вызову Димитрова в Москву стали съезжаться польские партийные лидеры. Записи в дневнике немногословны: «Приехал Ленский», «Вызвали также Рыльского, Скульского и Прухняка», «Л. у „Ежова“», «Валецкий также», «Прухняк приехал. — У Еж.». Партийная организация ИККИ спешно исключала арестованных из ВКП(б), Москвин визировал от имени арестованного Ленского шифровки с вызовами очередных членов ЦК КПП. Из Испании именем Димитрова были вызваны руководитель отдела кадров в штабе интербригад
Циховский и комиссар польской интербригады Рваль. Под каток «польской операции» попали не только партийные функционеры, но и сотни польских политэмигрантов, нашедших в «Отечестве трудящихся всех стран» убежище, оказавшееся столь ненадёжным.
Очевидно, по распоряжению Сталина Димитров был ознакомлен с показаниями арестованных членов ЦК КПП (подобная практика существовала и раньше: Димитров читал материалы следствия по делу «Антисоветского параллельного троцкистского центра»). Все польские коммунисты признались в том, что являются участниками «Польской военной организации» (на самом деле давно прекратившей своё существование) и проникли в компартию для того, чтобы подорвать её изнутри и подчинить «пилсудчикам». Димитров сделал выписки из следственных дел. Показания девяти руководящих деятелей польской партии заняли шестьдесят рукописных страниц
.
Судьба польской партии была предрешена. В ноябре 1937 года Димитров, Мануильский, Куусинен, Москвин и Пик подготовили проект постановления ИККИ о роспуске КПП. «Дорогой товарищ Сталин! — говорилось в письме, направленном Димитровым в Кремль. — Мы предполагаем провести через Президиум ИККИ прилагаемое постановление о роспуске Польской коммунистической партии и впоследствии его опубликовать». Обширный проект, полный стандартных обвинений в адрес руководства КПП, завершался упоминанием «героической истории польского пролетариата», «героических подвигов батальона „Домбровский“ в Испании» и выражением уверенности в возрождении коммунистической партии, «очищенной от подлых агентов классового врага». Ознакомившись с документом, Сталин написал на нём: «С роспуском опоздали года на два. Распустить нужно, но опубликовать в печати, по-моему, не следует»
.
У Сталина было особое отношение к Польской компартии и к Польше. Ещё в период советско-польской войны 1920 года он заподозрил КПП в нежелании или неспособности оказать помощь Красной армии, из-за чего, по его мнению, захлебнулось наступление на Варшаву. Война окончилась бесславно для Советской республики: по Рижскому мирному договору польско-советская граница значительно передвинулась на восток, десятки тысяч красноармейцев оказались в польском плену. Затем в КПП постоянно происходили расколы, возникали фракции, идейно ориентирующиеся то на Троцкого, то на Зиновьева или на Бухарина, что не добавляло ей авторитета в глазах Сталина. Нет сомнения также, что из-за двусмысленной внешней политики Пилсудского и культивировавшейся в стране русофобии Сталин имел основание считать Польшу враждебным государством, которое в решающий момент присоединится к фашистской Германии и нападёт на СССР.
Итак, благие намерения Исполкома Коминтерна дать национальным партиям больше самостоятельности в 1937 году растаяли, как дым. Надзор Москвы за секциями Коминтерна и прямое вмешательство в их дела продолжались и даже усиливались в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств. Подобного рода обстоятельства были связаны с разгромом нелегальных структур компартий либо с дезорганизацией работы партий из-за арестов членов партийного руководства, находящегося в СССР. В дневнике Димитрова имеются следы неуспешных попыток возобновить полноценную деятельность компартий Германии, Италии, Польши, Венгрии, Румынии. О том, насколько сложно было это сделать, свидетельствует длительная история возрождения к жизни Коммунистической партии Югославии.
