После демонстрации состоялся праздничный обед в квартире Ворошилова (Климент Ефремович, так же как и многие другие члены Политбюро ЦК, жил в одном из кремлевских корпусов). Микоян, постоянный тамада подобных застолий, произнёс несколько тостов, после чего слово взял Сталин. То была речь уверенного в себе грозного властелина великого государства, преемника Российской империи. Вот что сказал Сталин, судя по конспекту его речи в дневнике Димитрова: «Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство как единое, неделимое государство не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов, составляющих это государство. Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу».
Этот фрагмент застольной речи, прозвучавший неожиданно и даже вызывающе в день празднования двадцатилетия Октябрьской революции, справедливо трактуется современными историками как свидетельство полного утверждения Сталиным национальных приоритетов внутренней и внешней политики СССР. Однако сделанный после этого вывод, который обычно не цитируется, несколько охлаждает патриотический пафос речи. Сталин провозгласил тост вовсе не за Советский Союз и не за тысячелетнюю Россию, а заявил: «Поэтому каждый, кто пытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, будь он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью. Каждого, кто своими действиями и мыслями, да, и мыслями, покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать. За уничтожение всех врагов до конца, их самих, их рода!»
Болгарская политическая эмиграция также не избежала репрессий, хотя многие считали, что авторитет Димитрова служит ей защитой. Почти каждый третий эмигрант попал в водоворот массового террора. В докладе Центральной контрольно-ревизионной комиссии Болгарской компартии, подготовленном в 1989 году, говорится: «В период репрессий 1930–1940-х годов пострадали 868 человек, из них 579 погибли (расстреляны, умерли в тюрьмах и лагерях)».
Проверка болгарской политической эмиграции была возложена на комиссию под председательством Басила Коларова. В сохранившемся протоколе проверки 1936 года значится около 1300 фамилий; каждую сопровождает вывод комиссии, достоин ли тот или иной коммунист оставаться членом ВКП(б). Среди стандартных формулировок («Предан, выдержан. Перевод поддерживаем»), составляющих большинство, встречаются и негативные — «заподозрен в провокаторстве», «полностью не разоружился», «вёл фракционную работу», «имел троцкистские взгляды» и т. п.
Таких отрицательных характеристик около 400. Они могли определить дальнейшую судьбу человека. Спираль раскручивалась по известному сценарию: покаяния, проверки, углублённая самокритика, новые проверки, исключение из партии, «дело» в НКВД, скорый суд и приговор.
Попали под каток и бывшие оппоненты нашего героя из числа «молодых». Как уже упоминалось, они раскаялись в своих заблуждениях, выступили с самокритикой и понесли различные наказания по партийной линии. Некоторых, в соответствии с распространённой в те годы практикой, направили на низовую работу. Так, Илия Василев стал работать в крайкоме ВКП(б) в Горьком, а Георгий Ламбрев — в парткоме одного из заводов Иркутска. Однако это не спасло ни их, ни оставшихся в столице коллег. Совершенно деморализованный Пётр Искров, работавший в московском издательстве, в июне — июле 1937 года прислал в Загранбюро ЦК БКП одно за другим четыре обширных самоуничижительных письма, при этом обвинил своих прежних соратников в создании «преступной группы», а Белу Куна, Юлиана Ленского и Вильгельма Кнорина — в поддержке болгарских фракционеров. Но письма ему не помогли.
В июне 1937 года Васил Коларов сделал красноречивое признание на собрании болгарских коммунистов в Москве: «Известно, что есть выродки в болгарской эмиграции, разоблачённые как террористы, шпионы и бандиты. К сожалению, большинство из них раскрыто не по нашему почину. Очевидно, и мы не были застрахованы от той болезни, которую товарищ Сталин назвал „политической слепотой и беспечностью“»
. Этим заявлением была предрешена судьба так называемой «левосектантской фракции» в БКП. На состоявшемся 20 июля 1937 года заседании Загранбюро партии Коларов сообщил, что в бюро «поступил запрос (инициатор запроса не назван, из чего становится понятно, что это НКВД. — А.П.) дать развёрнутую характеристику работе левосектантской фракции в БКП», и предложил окончательный текст проекта, «два раза согласованный с остальными членами ЗБ и с т. Димитровым». С острой критикой членов фракции выступили Васил Коларов, Антон Иванов, Трайчо Костов и Георгий Дамянов. В их речах звучали такие характеристики: «злостный фракционер», «теоретик фракционной борьбы», «провокатор», «связан с троцкистами», «злостный враг партии» и т. п. Первый пункт постановления прозвучал как приговор: «Принять предложенную тов. Коларовым характеристику левосектантской фракции в БКП; на основании всех новых материалов и фактов считать правильным характеризовать эту фракцию как по существу троцкистскую». Из 28 руководящих деятелей БКП, получивших от Загранбюро ЦК негативную оценку своих взглядов и деятельности, восемь, за которых вступился Димитров, остались живы. Остальные двадцать погибли, в том числе Пётр Искров, Илия Василев, Георгий Ламбрев.
Сотоварищи Георгия Димитрова по Лейпцигскому процессу Благой Попов и Васил Танев были причислены к левосектантской фракции, однако их характеристики в протоколе отсутствуют. Фемида в образе Загранбюро оказалась к ним более благосклонной. В своих воспоминаниях «От процесса в Лейпциге до лагерей в Сибири» Благой Попов пишет, что после многомесячного пребывания в Бутырке он был осуждён на 15 лет лагерей за участие в мифической троцкистской террористической организации болгарских политэмигрантов. Примечательно, что когда Попов признал на допросе свои прошлые разногласия с партийными вождями, следователь отмахнулся: «Тебя обвиняют не из-за партийных споров, это ваши дела, а за подготовку покушений на товарищей Димитрова и Коларова». В камере Попов горестно раздумывал: «Димитров и Коларов хорошо знают всю мою жизнь, они не могли допустить, что я способен на такое дьявольское дело. Но почему же тогда они молчат?»
[77]
