С особым вниманием Георгий Михайлович читал очередной выпуск «красного ТАССа». Заголовки в иностранных газетах кричали о сенсационной битве: «Контрнаступление, которое коренным образом изменило ход военных событий», «Огромный подъём в союзных странах», «Поворотный пункт войны», «Провал германского стратегического плана». А «Нью-Йорк тайме» сообщила, что в португальских банках растёт число вкладов, предусмотрительно открываемых гражданами рейха.
Ровно в те же дни в Германии отмечалось десятилетие прихода Гитлера к власти — «первое десятилетие», как торжественно объявило Радио Берлин. В тексте тассовского радиоперехвата описывался многотысячный митинг в Berliner Sportpalast (том самом Дворце спорта, где Димитров десять лет назад наблюдал, как толпа восторженно приветствует Гитлера). Геббельс зачитал воззвание фюрера к народу: «На всём протяжении от Крайнего Севера до пустынь Африки, от Атлантического океана до Эгейского моря несётся хвалебная песнь доблести нашим солдатам, песнь, которая будет звучать тысячелетия». Ему вторил Геринг: «Каждый немец ещё тысячу лет должен произносить со священным трепетом слово „Сталинград“ и вспоминать, что там Германия положила начало окончательной победе». Знакомые всё были лица, знакомые обманные фразы-перевёртыши…
Сталинградская победа вызвала подъём в рядах Сопротивления. Исполком Коминтерна ориентировал компартии на дальнейшее сплочение антифашистских сил, создание национально-освободительных армий на базе партизанских отрядов и подготовку вооружённых восстаний. В директивах постоянно подчёркивался приоритет национальных задач компартий, что соответствовало линии Советского правительства на сохранение и укрепление взаимодействия с союзными державами. Итальянской компартии было рекомендовано вести подготовку национального фронта, который после высадки союзников на юге страны развернёт борьбу за свержение правительства Муссолини и вывод страны из войны. Компартия Франции взяла курс на сотрудничество с движением «Сражающаяся Франция»; на переговорах в Лондоне стороны договорились, что будут действовать совместно в борьбе за изгнание оккупантов. Одобрив в целом декларацию Польской рабочей партии «За что мы боремся», Димитров подчеркнул, что ведущей мыслью декларации должно стать завоевание свободы и независимости Польши, новая внешняя политика и социально-политические преобразования в демократическом духе, и рекомендовал исключить из документа «революционные требования».
В дневниковой хронике нашего героя появились новые мотивы: «Паукер — по румынским делам. (Какие лозунги в отношении румын[ских] войск в стране выставить?)»… «Ракоши — по венгерским делам. Информировал о работе среди военнопленных венгров и пр.»… «Пик и немецкий писатель Иоганнес Бехер у меня по поводу брошюры Бехера. Разъяснил Бехеру, что политически нецелесообразно представлять немецкий народ в целом как „verdorben, mit schlechten und gefahrlichen Eigenschaften“
[97]»… «Заседание Секретариата об Антифашистской школе военнопленных и работе среди военнопленных»… «Куусинен, Тайми и Полкунен. Обсудили текст директивы для радиовещания на Финляндию и политической кампании в Финляндии по вопросу о сепаратном мире»… «Инструктировал Ветишку и Клайна (чехословацкие товарищи), отправляющихся через несколько дней самолётом в Чехословакию». Переговоры, обсуждения, инструктивные совещания, доклады, чтение документов — всё это в совокупности являлось составной частью антифашистской борьбы, которую вёл Димитров, находясь на своём посту в Коминтерне.
Война стала повседневностью. Но 21 марта (это было воскресенье) привычное течение военных будней взорвалось: «Митя заболел ангиной с подозрением на дифтерит. Был консилиум, обследование и пр. Большая тревога в доме».
Назавтра Митю поместили в инфекционное отделение Русаковской больницы: худший диагноз подтвердился. Роза Юльевна осталась с сыном. Ночью Георгий Михайлович их навестил, но домой так и не поехал, занявшись делами в Исполкоме.
Страницы дневника с 21 марта по 3 апреля составляют драматическую хронику мучительного угасания семилетнего ребенка на глазах родителей. До этого Георгий Михайлович считал, что самое тяжкое в жизни испытание он пережил в германской тюрьме, теперь же понял, что сострадание любимому существу переживается сильнее и острее.
Ежедневно один-два визита в больницу, подробные анамнезы, предписания докторов, перечень применяемых лекарственных средств, робкая надежда («Сегодня Мите чуточку лучше»). Но 25 марта заключение консилиума прозвучало сурово, почти как приговор: «Предстоящие дни — критические».
И всё это время Димитров не отрывается от дел — принимает посетителей, подписывает бумаги, разговаривает по телефону, обсуждает статьи и радиопередачи, не подавая вида, что перед глазами стоит одна и та же картина: больничная койка, несчастный Митя и горюющая Рози…
Первого апреля врачи сказали, что конец может наступить в любой момент из-за паралича сердца. Ночь на 3 апреля Георгий Михайлович провёл у постели сына.
Дальнейшее описано в дневнике:
«3 апреля. К 12 часам дня уколы перестали уже давать эффект. К 12.30 — потерял сознание, а вчас и 25 минут на наших глазах — угас навсегда. Какая трагедия! Какой ужас — в особенности для Рози. 14 суток она провела над его кроватью. Сделаны были сверхчеловеческие усилия спасти его — не вышло, сердце не выдержало! Смерть победила жизнь…
<…>
Принял меры, чтобы важные текущие дела в Коминтерне не были запущены.
4 апреля. В 3 часа поехали в больницу. С нами Владимиров (Вылко Червенков. — А.П.) и Лена, Артур, Дора, Элла и Ильзе, Коларов и его жена.
Забрали гроб Мити и в 4 часа были в крематории. Застали там большое количество сотрудников ИККИ.
Наступил самый тяжёлый момент — спуск тела в печь… „Слава богу“, Рози встретила всё это геройски.
5 апреля. Утром заехали с Рози и Зинаидой Орджоникидзе в крематорий. Посмотрели урну. От прекрасного, так много обещающего Мити остались в коробке щепотка косточек и прах!.. Какой замечательный мальчик, будущий большевик, превратился в ничто… Какая ужасная потеря!.. Бедная Рози! Стойко переносит страшное горе, но как дальше сможет жить и работать без Мити!..
Замуровали урну. Окружили цветами. Мы почувствовали, что одна большая, счастливая страница личной жизни навеки закрывается перед нашими глазами…
Поехал на работу с сознанием, что нам, большевикам, не полагается и при самых тяжёлых условиях и испытаниях падать духом и допускать, чтобы из-за личного горя страдало наше дело.
Собрал все моральные силы и работал, как всегда, хотя и с тяжёлой душевной болью!»
И вновь потекли будни войны, уже без Мити, и к этому предстояло привыкать. Но привыкнуть было совершенно невозможно: о сыне постоянно напоминали оставленные в детской игрушки, книжки с картинками, каракули на листочках бумаги, каскетка, закатившаяся за шкаф, дорожки и скамейки мещеринского парка… Сын пристально разглядывал родителей с фотографии на убранной цветами могилке, и в памяти звучала его последняя мольба перед тем как он лишился речи: «Папочка, забери меня отсюда! Поедем домой!» Воспоминания огнём жгли душу, но несчастные супруги ездили и ездили на Новодевичье…
