Не иначе как родная земля придала бодрости шестидесятивосьмилетнему Коларову, подумал Димитров. В скором времени и ему предстояло встретиться с подобными неожиданностями: двадцать два года эмиграции — срок немалый и для города, и для человеческой жизни.
Из Софии вместе с протоколами и газетами курьер частенько привозил Димитрову то виноград, то сигареты, то трубочный табак, то кусок брынзы. И редкие письма родных.
Письмо Елены переполняло волнение:
«Уже пятнадцать дней мы здесь, а всё ещё кажется, что это во сне. Наша родная, любимая София страшно изменилась. Она вся изранена. Наш маленький домик на Ополченской всё такой же, только обветшал, но садик не тот. Нет уже большого ореха, который мама сажала, кажется, сама; нет беседки, нет скамейки под окнами твоей спальни. А главное — нет нашей милой любимой мамы. Я стояла, как вкопанная, перед лестницей, а в голове кружились рои воспоминаний, теснили друг друга, и я всё чего-то ждала.
Была я и на могиле мамы в Самокове. Могилка стоит одинокая, заброшенная, покинутая, и даже надпись на маленьком крестике смыта дождём. Наши собираются перевезти гроб в Софию.
Встретила я всех наших родственников. Все живы, здоровы. Любо работает, Гошо мечтает об учёбе в Москве. Борис тоже работает. Все расспрашивают о вас, скоро ли вы приедете. А я и сама не знаю…»
Брат Любомир, связь с которым была давно утеряна, так же как и с Борисом, начал своё письмо с «бае» — уважительного обращения к старшему:
«Бае, в двадцать третьем году я был уволен с железной дороги, в двадцать пятом меня разыскивала полиция, и если бы меня поймали тогда, я бы последовал за нашим покойным малым братом Тодором. В сорок втором меня отправили в концлагерь, там я год сидел вместе с племянником Любчо. На следующий год арестовали и моего сына Гошо, обвинив его в организации боевых групп. Ему грозил смертный приговор, спасло лишь то, что было ему всего пятнадцать лет — и столько же он получил по суду. Сейчас, однако, все мы радуемся свободе. Гошо пошёл добровольцем в народную милицию, он окончил гимназию, но учиться дальше нет возможности…
Бае, я думаю, ты уже знаешь о смерти нашей милой мамы, а также о Любчо, который погиб, будучи политическим комиссаром в отряде Славчо. Всё это повергло в глубокую скорбь всё наше семейство, но так уж устроен свет: без жертв не бывает…»
Вслед за братом сестра Магдалина сообщила обо всех родственниках, в том числе и о Борисе: жив-здоров, занимается торговлей.
Стефан Барымов прислал мёд, орехи и каштаны, сообщил, что занялся ремонтом дома на Ополченской. «Хоть бы скорее посчастливилось увидеть вас здесь. Это не только наше пожелание, но и желание всего болгарского народа», — написал он
.
Письма родных будили воспоминания и навевали грусть.
Наш герой продолжал исполнять свои обязанности в ОМИ, несмотря на то, что формально перестал быть гражданином СССР: консультировал деятелей европейских компартий, подписывал документы, проводил совещания сотрудников, согласовывал текущие вопросы с государственными учреждениями. Намеченный круг предстоящих в связи с отъездом забот оказался неимоверно широк — от завершения плановых дел в ЦК до отбора самой необходимой литературы из личной библиотеки, которая могла понадобиться в Софии. О том, чтобы разом порвать все нити с Москвой, и речи не было. ЦК ВКП(б) решил считать пока отъезд Димитрова в Болгарию командировкой. Всё останется по-прежнему: должность, квартира в Доме правительства и дача в Мещерине. Это означало, что стопроцентной уверенности в том, что в Болгарии не произойдёт никаких неожиданностей, тогда ещё не было.
«Реакция поднимает голову. Оппозиционеры свирепствуют!» — резюмирует Димитров сообщения из Софии, а 4 октября записывает: «Говорил с Бирюзовым и Коларовым о положении в Софии. (Американский представитель Барнс заявил Кимону, что если в кабинет не будет включён Н. Петков, „болгарам станет плохо“)». Причины столь бурного натиска лежали на поверхности: 6 августа была сброшена атомная бомба на Хиросиму, 9-го — на Нагасаки; в права вступила «атомная дипломатия». Совет министров иностранных дел СССР, США, Англии, Франции и Китая в Лондоне из-за разногласий участников не принял принципиальных решений по мирным договорам.
Нарастание противоречий в Отечественном фронте, обострение политической борьбы в связи с предстоящими выборами и ощутимый натиск внешних сил вызвали появление в Болгарии нелегальных военных и политических организаций, имевших целью свержение правительства Отечественного фронта и преодоление советского влияния в Болгарии. Мелкие контрреволюционные группы занимались диверсиями, совершали убийства советских военнослужащих и болгарских милиционеров. Такие акции происходили нечасто, но напоминали о бдительности. Ликвидацией контрреволюционных формирований занимались Дирекция общественной безопасности при Министерстве внутренних дел (ДС) и Разведывательный отдел штаба армии (РО) при содействии советников из Москвы. В октябре 1945 года в ответ на просьбу болгарского правительства Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение командировать в Софию в качестве советников МВД Болгарии трёх опытных сотрудников НКВД. Георгий Димитров встречался с ними накануне их отъезда в Болгарию, дал нужные пояснения.
В послевоенные годы во всех странах, включённых в сферу влияния СССР, работали в условиях строгой секретности представители советских органов госбезопасности. В их задачу входило обучение местных кадров, выявление нелегальных формирований и противодействие западным спецслужбам. Сотрудничество между органами безопасности имело и другие результаты — советские представители участвовали в репрессиях против политических деятелей, объявленных иностранными шпионами и врагами народа
.
Димитров назначил сроком своего возвращения конец октября, чтобы успеть включиться в избирательную кампанию. В последние недели перед отъездом, словно стараясь наверстать упущенное, много раз обсуждал с Борисом Христовым, болгарским торговым представителем в Москве, экономическую ситуацию в Болгарии. Коларов в одном из писем справедливо указал на просчёты ОФ в хозяйственной сфере: население не может удовлетворить элементарные нужды, поставки из СССР запаздывают, продовольствия не хватает, из-за отсутствия фуража крестьяне забивают скот. Письмо побудило Димитрова обратиться к советскому наркому внешней торговли. «Имел продолжительную беседу с Микояном о возможных перспективах болгаро-советских экономических отношений, — записывает он в дневнике 30 октября. — „СССР может дать всё основное, что нужно Болгарии для её сельского хозяйства и промышленности. Она могла бы в этом отношении обойтись без особых торговых сношений с Америкой и Англией“. Выяснили, что было бы вполне возможно организовать болгаро-советские общества: 1) для судоверфи в Варне; 2) для добывания и обработки на месте руды; 3) для производства урана. Надо развивать производство кооперациями масла, сыра и пр. (иметь свои заводы); производство розового масла не расширять. Производить сою и другие технические культуры. Обсудили основы будущего торгового договора между Болгарией и СССР и пр.»
Подготовка к переезду Димитрова в Софию своей обстоятельностью напоминала тщательно разработанную секретную операцию. В сущности, таковой она и являлась, и проводил её в течение двух месяцев узкий круг облечённых особым доверием людей. Важнейшей частью операции стало обеспечение безопасности Димитрова и его семьи. Первое время после войны охрану всех руководителей будущих стран народной демократии несли, наряду с национальными кадрами, сотрудники органов госбезопасности СССР. Этот порядок был предусмотрен специальным постановлением Государственного комитета обороны.
