«Дорогому моему брату посылаю этот наш портрет, — прочитал Георгий на обороте фотокарточки. — Пусть он почаще напоминает тебе о том, кто скоро сгинет в далёких краях Сибири. В таком положении я нахожусь уже целый год. 3–4 дня назад мне стало совсем плохо, я решил, что пришёл час расставания с миром. Моя незабвенная подруга позвала фотографа, и он нас снял. Здесь ты видишь моих прелестных девочек, с которыми мне так жаль расставаться. Прощай, милый братик. Целует тебя много раз твой брат Никола».
С тех пор как незнакомка сообщила об аресте Николы в Одессе, прошло уже шесть лет. Брат был арестован по доносу провокатора в числе двадцати двух членов большевистской организации за деятельное участие в пропагандистской работе. Георгий, как депутат Народного собрания, послал запрос в Россию о судьбе Николы через Министерство иностранных дел. Прошение долго ходило по казённым тропам между Софией,
Петербургом и Одессой. В конце концов почтальон принёс на Ополченскую уведомление о том, что в марте 1911 года Одесская судебная палата приговорила «болгарского подданного Николая Михайловича Димитрова» к вечному поселению в Енисейской губернии за государственное преступление.
Открытки и письма Николы из деревни Подгорная Яланской волости вызывали на Ополченской настоящий переполох. Каждый считал своим долгом лично перечитать их, словно надеялся отыскать в странной смеси болгарских и русских слов какой-то затаённый смысл. К Николе приехала подруга, работница одесской чулочной мастерской Елизавета Бейлинсон, — та самая незнакомка, что сообщила о его аресте. Ссыльнопоселенцы жили скудно, поскольку должны были сами добывать средства к существованию, а как найти работу в затерянной среди лесов и болот деревне? Тем не менее Никола поначалу не падал духом. Среди поселенцев был ещё один болгарин — Стоян Джоров. Чтобы следить за событиями на родине, они просили высылать им «Работнически вестник» и «Ново време».
Георгий пытался организовать побег Николы — ведь бежали из сибирской ссылки русские революционеры, например Гурули. Он обратился за помощью к Благоеву, тот написал пространное письмо Плеханову. Неизвестно, какова была реакция Георгия Валентиновича, но побег не состоялся. Согласно одной версии, Никола сам отказался от своего замысла, так как разуверился в успехе предприятия, согласно другой — о подготовке побега стало известно полиции. Скорее всего, причина была проста: рождение двух дочерей, Ольги и Веры, и тяжёлое заболевание сделали побег невозможным.
Прочитав надпись на фотографии, Георгий почувствовал себя виноватым. Почему так мало писал брату, почему не торопился сразу же отвечать на его короткие весточки? А они приходили всё реже и реже. Перерывы в переписке объяснял превратностями военного времени, свирепостью цензуры. Теперь же взгляд брата донёс страшную правду: его молчание было молчанием обречённого. И всё же Георгию показалось, что нет в этом взгляде ни смирения, ни раскаяния. Искренен был брат, когда писал Магдалине: «Я считаю себя счастливым, что страдаю за истину. И да будет благословенна та звезда, что указала мне путь к истине».
Никола Димитров немного не дожил до Февральской революции, освободившей всех политических заключённых в России.
Падение русского абсолютизма, который существовал века, а развалился за несколько дней, послужило для Димитрова ещё одним доказательством того, что старый мир исчерпал себя, его сила иссякла, идейные основы сгнили, политические обручи ослабли.
Летом 1917 года Георгий Кирков и Васил Коларов уехали в Стокгольм на конференцию Циммервальдской левой. Из присланных ими корреспонденций для газеты «Работнически вестник» стало ясно, что позиция партии тесняков по вопросу войны и мира всё больше сдвигается влево, к большевикам. Болгарские делегаты поддержали призыв к миру без аннексий и контрибуций и право наций на самоопределение.
Сообщив о победе Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде, «Работнически вестник» горячо приветствовал «русский самоотверженный пролетариат, знаменосец мира, свободы и братства народов». Георгий Димитров увидел в русской революции начало преобразования мира на основе социалистического учения. Он ощущал себя на стремнине набиравшего силу потока событий. Марксизм перешёл из области теории в область живой практики, и отныне долг всякого подлинного революционера — двигать дальше революционное дело. В тот год в его блокноте появилось латинское изречение Salus patriae — suprema lex (Благо отечества — высший закон), вслед за которым он записал суровую формулу новой эпохи: Salus revolutiae — suprema lex (Благо революции — высший закон). Отныне этим девизом будет освещён жизненный путь нашего героя.
Через тюремную решётку
Дорога в «новые земли», как именовалась на официальном языке занятая Болгарией в результате военных действий территория Греции, была длинна и скучна. Пассажиры играли в карты, спали или разглядывали окрестности. Некогда цветущая Фракия выглядела в январе 1918 года унылой и жалкой: заколоченные мазанки с провалившимися крышами, развороченные дорожные колеи, затянутые бурьяном поля. Толпы раненых и увечных солдат, возвращающихся с фронта, осаждали поезда.
Димитров пытался работать — делал заметки в блокноте, читал, но сосредоточиться не удавалось. Одолевали думы о путях-перепутьях несчастной родины, в третий раз за десятилетие ведущей сражения с соседями.
Попутчики то и дело заводили разговоры о войне. Одни сетовали на упадок духа болгарских солдат — вспоминали их добровольную сдачу в плен, братания с противником, дезертирство. Другие жалели защитников Отечества: в армии голод, вши; немцы не шлют обещанные винтовки и снаряды — видно, у самих дела плохи. Тут поневоле забудешь о присяге. Димитров в разговоры не вступал, гасил подступающие приступы ярости. Давно пришла пора предъявить счёт дворцовой клике и самому Фердинанду, чья мечта въехать в Царьград на белом коне так дорого обошлась народу. Пока не наступил окончательный разгром, надо действовать и действовать.
Официальным поводом для его депутатской поездки в прифронтовую зону Южной Фракии стало намерение изучить положение рабочих на табачных предприятиях городов Ксанти и Драма. Одновременно он получил задание ЦК ориентировать профсоюзных лидеров и военно-служащих-тесняков на более энергичные выступления за выход Болгарии из войны.
Георгий перебирал в памяти последние события, и ему казалось, что время покатилось быстрее, в жизнь вошло нечто невиданное, грандиозное. Лозунг мира для всех воюющих народов, мира справедливого, без аннексий и контрибуций, провозглашённый русскими большевиками, был взят на вооружение болгарскими тесняками. Многолюдный митинг у Львиного моста принял под громкое «ура!» зачитанную Димитровым резолюцию в поддержку революционной России. В десятках тысяч экземпляров разошлось по стране, по воинским частям «Обращение к рабочим и мелким собственникам в городах и сёлах» с призывом к борьбе против войны и монархии по примеру русских трудящихся. Георгий Кирков направил депутатский запрос премьер-министру, в котором изложил требование фракции тесных социалистов обнародовать и принять мирные предложения Советского правительства. «Работнически вестник» едва не половину статей посвящал событиям в России, рассказывал также о Ленине — «человеке с железным характером и железными нервами», как выразился один автор.
