Расчёт Стамболийского на победу в парламентских выборах подтвердился, и в мае 1921 года в Болгарии появилось однопартийное правительство крестьянской сословной политической организации. Однако до обещанной ссылки коммунистов в болота дело не дошло. На повестку дня выдвигались очередные задачи, связанные с конструированием новой Болгарии по программе БЗНС. Началась аграрная реформа, сопровождавшаяся изъятием излишков земли у крупных собственников и церкви («Земля тем, кто её обрабатывает!»). Вступил в силу закон о всеобщей трудовой повинности, была введена прогрессивная шкала подоходного налога, торговля зерном перешла к крупному кооперативу, произошли другие преобразования демократического характера. За два года управления правительство БЗНС провело через парламент около ста демократических законов.
Энергичная реформаторская деятельность Стамболийского не пришлась по вкусу Межсоюзнической комиссии Антанты, контролировавшей выполнение мирных соглашений. Да и болгарские политики старой школы не могли смириться с утратой руководящих кресел и с тем, что в министерских автомобилях теперь разъезжают вчерашние селянки — жёны крестьянских министров. Высшие круги общества раздражало поведение новоиспечённых министров из простонародья, в том числе и самого премьера, которому дали прозвище Крестьянский царь
[25].
Парламентская фракция коммунистов, вторая по численности в Народном собрании, поддерживала реформаторскую деятельность правительства лишь частично. К примеру, коммунисты считали, что закон о поземельной трудовой собственности уводит крестьянские массы в сторону от правильного пути, является обманом. Спустя годы, когда утихнет «фракционная ревность», Димитров придёт к объективной оценке деятельности правительства БЗНС: «Заслуга Александра Стамболийского — этого истинного демократа-республиканца и смелого борца за народную правду — состоит прежде всего в том, что он первым сделал серьёзную попытку изменить антинародную внутреннюю и внешнюю политику сгруппировавшейся вокруг кобургской династии крупнокапиталистической и спекулянтской клики, направить страну по новому, демократическому пути в интересах народа, в интересах светлого будущего страны»
.
Долгий путь в Россию
Весной 1920 года в ЦК БКП пришло сообщение о созыве II конгресса Коминтерна. ЦК решил направить в Москву четырёх делегатов — Басила Коларова, Христо Кабакчиева, Георгия Димитрова и Николу Максимова. Попасть из Болгарии в Советскую Россию, охваченную кольцом фронтов, можно было только рискованным морским путём. Но риск стоил того, чтобы увидеть Революцию. Книгу Басила Коларова «Большевистская Россия», где описывались преобразования, проводимые правительством Ленина, Георгий перечитал дважды
[26]. Но никакая книга не заменит живых впечатлений и человеческого общения.
Отчаянный морской вояж четвёрки посланцев Болгарской компартии многократно описан мемуаристами, историками и литераторами, при этом версии разнятся — иногда существенно. Каноническая версия такова. Переправить делегатов взялся Григор Чочев, организатор нелегальной партийной базы под Варной. Он договорился с рыбаками, промышлявшими также контрабандой, о том, что они доставят болгарских делегатов в Одессу. Шаланда отвалила от причала в полдень 29 июня 1920 года. В море её ожидала другая лодка, и делегаты разделились, посчитав, что если произойдёт что-то чрезвычайное, то хотя бы двоим из четверых удастся добраться до русского берега. Коларов остался с Димитровым, Кабакчиев — с Максимовым. Предосторожность оказалась не лишней. Ночью 3 июля поднялась буря и разбросала лодки по морю, а утром румынская канонерка взяла на буксир потрёпанную посудину, в которой находились Коларов и Димитров. Третьего июля их препроводили в военную тюрьму Констанцы, где следователь не замедлил предъявить им обвинение в шпионаже.
Без вины виноватым болгарским делегатам пришлось провести в заключении двадцать дней. Однако Георгий не стал предаваться унынию. Он делал краткие карандашные записи о ходе допросов, собирал данные о состоянии румынской социал-демократии и рабочего движения, расспрашивая соседей по камере. Впоследствии на основе этих заметок он напечатал в «Работнически вестнике» цикл статей «Письма из Румынии».
В тюрьме оказалось несколько болгар из Добруджи, и путешественникам удалось упросить их переслать письмо в Софию. Димитр Благоев немедленно послал телеграмму Раковскому в Харьков. Тот обратился к народному комиссару по иностранным делам Чичерину, который предъявил румынскому правительству соответствующую ноту. В Москве взяли под стражу нескольких румынских граждан в качестве заложников. Демарш возымел действие: Коларов и Димитров возвратились на родину. Там они узнали, что другой лодке удалось достичь Одессы, откуда Кабакчиев и Максимов добрались до Москвы.
Дома Георгия ждали два письма от жены. После длительной разлуки, вызванной его уходом в подполье во время стачки, у Любы случился очередной нервный срыв, и Георгий с наступлением лета отправил её к сербским родственникам — отдохнуть, переменить обстановку. Был в этом и тайный умысел: избежать мучительных объяснений по поводу запланированного морского предприятия, оградить от неминуемых переживаний. «Я ещё в Белграде, городе моих молодых мечтаний, — сообщала Люба. — Обхожу знакомые улицы и уголки в полном одиночестве, чтобы никто не мешал моим воспоминаниям». И в конце — как крик: «Страшно меня тяготит, что до сих пор (15 дней) от тебя нет абсолютно ничего — ни телеграммы, ни известия!» Георгий взглянул на дату: 1 июля. В тот день его допрашивал румынский следователь.
Написал одно за другим пять ответных писем, разослав их знакомым в надежде, что хотя бы одно найдёт Любу. Где она? Есть ли у неё деньги? Ответа долго не было. К испытанию разлукой прибавилось испытание неизвестностью. Эта неизвестность порождала тревожные раздумья, а раздумья выливались в строки пространных посланий: «Я не просто породнился, но полностью слился с тобой за пятнадцать лет; кроме тебя, нет у меня другого близкого человека, твоё отсутствие — страшная потеря для меня, а отсутствие писем — непереносимое мучение… В доме холодно, безлюдно и пусто без тебя… Ты понимаешь, милая моя, что всё это вовсе не сантименты, не следствие простого нарушения привычного течения жизни. Я чувствую теперь, как никогда раньше, сколь необходима ты мне как жена, как товарищ, как незаменимая спутница в жизни и борьбе… Только убеждение, что разлука необходима ради твоего же добра, ради твоего избавления от морального гнёта, только сознание, что ты благодаря этому сможешь раскрыть свои силы и способности, проявить свой необыкновенный дар, — только это меня утешает и даёт возможность переносить испытания с истинным стоицизмом. Очень хорошо понимаю, что не имею никакого права губить тебя ради себя. Ни я сам, ни движение, которому всецело принадлежу, не можем этого желать. Ты так много жертвовала собой для меня и через меня для нашего движения, что принять ещё одну жертву совершенно невозможно»
.
