Пожелание «раскрыть свои силы и способности» оказалось весьма кстати. В случайно попавшемся на глаза номере сербской газеты «Будучност» Георгий увидел три стихотворения Любы. Одно сразу привлекло его внимание. «Да, я гордая плебейка!» — называлось оно. То была декларация женщины, которая росла в нищете и темноте, переносила унижения и голод, но не сдавалась, а трудилась и верила в лучшие дни, и теперь имеет право с достоинством заявить:
Я спотыкалась не раз, вновь поднималась и шла.
Веру в грядущие дни я средь тревог сберегла.
Да, я плебейка! Во мне зависти нет к господам.
Битвы растили меня — этим я только горда!
Люба возвратилась в Софию только в октябре. Как бы ни старался Георгий обеспечить ей более спокойную жизнь, это, как и следовало ожидать, не удалось. Люба окунулась в привычные занятия: работа, домашние заботы, помощь мужу в подготовке материалов для статей и депутатских выступлений. И вновь начались приступы депрессии, сопровождавшиеся слезами и бессонницей.
Документы II конгресса Коминтерна пришли в Софию с большим опозданием. Димитров проштудировал их от корки до корки. Самым главным документом была резолюция об условиях приёма партий в III Интернационал.
Спустя три года после Октября огромные массы людей в разных странах ещё были охвачены революционной эйфорией и с симпатией следили за деятельностью Коминтерна. Недаром в резолюции II конгресса утверждалось, что Коммунистический Интернационал стал в некотором роде модой, появилось много политических течений, желающих присоединиться к нему. Однако это обстоятельство не вызвало безоглядного оптимизма у Ленина. Он считал, что появилась опасность разжижения Коминтерна шаткими половинчатыми группами, ещё не покончившими с идеологией II Интернационала. Кроме того, в некоторых крупных партиях остались реформистские и социал-пацифистские группы, привносившие соответствующие настроения. Поэтому по настоянию Ленина и его соратников конгресс утвердил условия приёма в Коминтерн новых партий, а также объявил обязательства, которые должны взять на себя партии, вступившие в новый Интернационал. Жёсткие требования, отредактированные или написанные с участием Ленина, обозначили глубокий ров между «подлинными коммунистами», готовыми стать беззаветными солдатами мировой революции, и теми, кто не соответствовал нормативам.
Болгарская компартия безоговорочно приняла условия Коминтерна. К 1920 году в ней насчитывалось около 40 тысяч человек, а «Работнически вестник» с его 30-тысячным тиражом стал самой массовой газетой в стране. В то же время авторитет партии широких социалистов неуклонно снижался. Социал-демократы потерпели поражение на мартовских парламентских выборах, получив всего семь депутатских мест, в то время как коммунисты — 51.
Упомянутый выше журналист Димо Казасов, в молодости участвовавший в рабочем движении, вспоминал: «Влияние Великой Октябрьской социалистической революции проникло и в среду широких социалистов, которые в своё время встретили её с недоверием и неприязнью и в голос с рядом западных социалистов предрекали её неминуемый крах. Злополучный опыт бесплодного участия в управлении, а также удар, нанесённый стачкой транспортников, повлиявший на исход законодательных выборов, подъём Коммунистического Интернационала породили, наряду с неотразимым воздействием Великой Октябрьской революции, противодействие господствовавшему в партии оппортунистическому курсу». После проведённого в БРСДП референдума, пишет далее Казасов, произошёл раскол, и левое крыло партии присоединилось к БКП, признав программу, тактику и организационные принципы Коминтерна. Аналогичные процессы происходили и в профсоюзах, руководимых широкими социалистами
.
К третьей годовщине Октябрьской революции Димитров напечатал большую статью в газете «Работнически вестник». Седьмого ноября он собирался выступить на торжественном собрании коммунистической организации Софии в театре «Ренессанс». Однако полиция запретила собрание, и тогда Димитров обратился к людям с речью прямо на улице. Полиция стала теснить толпу, завязалась потасовка, раздались выстрелы. В суматохе Георгий незаметно скрылся. Товарищи устроили его у надёжных людей. Он думал — ненадолго, но убежище пришлось использовать почти два месяца.
«Следственные власти уже обратились в Народное собрание с требованием разрешить отдать меня под суд, — известил он Любу. — Одновременно полиции дано указание немедленно меня арестовать. Среди многих обвинений сочинили и то, что я предпринял попытку убийства должностного лица. Это понадобилось им для того, чтобы получить и формально законное основание для моего немедленного ареста. <…> Ты должна быть готова к обыску в доме. Проверь ящики стола, если что-нибудь найдёшь — спрячь»
.
Обыска не пришлось долго ждать, но никаких улик полиция не добыла. Люба твердила, что муж уехал куда-то в провинцию, а куда и надолго ли — она не знает.
Бедная Люба! Меньше месяца они были вместе…
Во время своего вынужденного уединения Георгий прочитал «Азбуку коммунизма» Бухарина и Преображенского, затем взялся за «Детскую болезнь „левизны“ в коммунизме» Ленина. Анализ революционной борьбы в России и других странах, проделанный Лениным в этой книге, подводил вдумчивого читателя к выводу о том, какой должна быть тактика революционной партии, если она действительно хочет стать авангардом масс. Ленин предупреждал об опасности «шаблонизирования», «механического выравнивания», призывал к творческому применению революционной теории в соответствии с национально-государственными особенностями конкретных стран.
Эти мысли были внове для Димитрова. Представлявшийся ему из болгарского далёка образ русской революции терял романтический флёр, в нём проступали черты тяжёлой работы партии, прошедшей суровую школу борьбы. В этой работе было место и для ликующих звуков «Марсельезы», и для похоронного марша.
Шестнадцатого ноября 1920 года Георгий сообщил Любе, что ЦК направляет его в Россию на международный конгресс революционных профсоюзов. Точных сведений о дате он пока не знает, но, скорее всего, это произойдёт зимой.
На сей раз Димитров был уверен в успехе своего путешествия. Его уверенность опиралась на деятельную помощь русского большевика Николая Глебова. Фамилия Глебова мелькнула в одном из писем Димитрова той поры, но на самом деле его роль в подготовке этой поездки была, по всей вероятности, важнейшей. Неудавшаяся летняя попытка болгарских делегатов самостоятельно добраться до Москвы оказалась не единственным примером такого рода. На II конгрессе Коминтерна говорили о том, с какими «громадными опасностями и невероятными препятствиями» пробирались в Россию делегаты. Поэтому Исполкому пришлось направить в несколько европейских стран своих агентов, которые должны были обеспечить функционирование транспортных коридоров. Одним из таких агентов был Николай Николаевич Авилов (Глебов), имевший значительный опыт конспиративной работы и снабжённый необходимыми средствами. Он и пообещал содействие Димитрову в Вене и Берлине.
В ночь на 31 декабря Восточный экспресс доставил Димитрова в Вену. Столица бывшей империи Габсбургов старательно прятала под рождественскими румянами своё увядшее после войны лицо. Но Георгий отметил, что венцы по-прежнему влюблены в свой город на прекрасном голубом Дунае. Шофёр такси, подхвативший на вокзале чемодан солидного пассажира, одобрил выбор отеля: «Унион» недорог, там приличные завтраки, вышколенный персонал, а проститутки не осаждают постояльцев.
