Нравы в доме царили патриархальные, как от века было заведено: строгий отец, покорная мать, послушные дети. Праздности и лени не знали, на судьбу не жаловались. Отец с утра до ночи корпел над шапками, хлопотливая мать целыми днями неслышно скользила по дому и по двору, повсюду находя работу. Дети помогали старшим. Отец научил Гошо подравнивать шерсть на готовых шапках. Мальчик брал ножницы и принимался орудовать ими как заправский парикмахер, очень старался. Как ни подметали пол после таких занятий, клочки шерсти всё равно разносились по дому. Дети усвоили правило: если выловишь шерстинки из миски, не показывай вида, молчи, иначе схлопочешь отцовской ложкой по лбу. «С этого кормишься, неблагодарный!» — обязательно скажет он.
Самым радостным праздником был Новый год — по-старому Сурваки. Слышится в этом названии отзвук представления о грядущем обновлении природы, о близости ещё неясного, свежего, «сырого» времени. Отсюда гадания, приметы, благопожелания. В слоёный пирог с брынзой, баницу, запекали кизиловую веточку: кому она достанется, тому непременно улыбнётся счастье в наступающем году. Гадали о здоровье, бросая в огонь самшитовые листочки. Заговаривали фруктовые деревья и виноградную лозу, чтобы они принесли обильный урожай.
В первое утро нового года дети поднимались с постелей рано, чтобы поздравить родителей и соседей. Взяв приготовленные с вечера сурвачки — кизиловые ветки, согнутые кольцами и украшенные разноцветными ленточками и бумажками, дети подходили к родителям, легонько ударяли ими каждого и приговаривали: «Сурва годйна! Сурва година!» И получали какие-нибудь подарочки. Потом дети поздравляли соседей, и те тоже одаривали их сластями и мелкими монетами, как того требовал обычай.
Гошо рос сообразительным и подвижным мальчиком. Истинный сын окраины, он не отставал от сверстников в шумных, а порой опасных забавах, что устраивались на пустыре. Играли в чижа, бабки, «перескочи кобылу», устраивали «бой с турками», передразнивали ходившего по улицам глашатая городской управы, который объявлял новости и распоряжения властей.
Жизнь города с присущими ей драмами и противоречиями рано вошла в мир его детства. Столько в ней было намешано разного — уходящего, старозаветного и самого что ни на есть европейски-нового, необычного! Важный турок, раскинувший скатёрку с зубодёрным инструментом возле пивной на улице Шар-Иланина, и четыре бронзовых льва, охраняющие въезд на новый мост, огороженный изящными решетками, — будто два полюса взбудораженной болгарской столицы.
В базарные дни мальчик ходил с матерью за покупками. Пока мать торговалась у прилавков, он вглядывался и вслушивался в жужжащее торжище. В толпе сновали разносчики сладкой бузы и шербета с кувшинами в руках; шашлычники постукивали шампурами по начищенным латунным противням; хлебопёки ловко выхватывали лепёшки из горячего зева печей; скупщики шерсти торговались с крестьянами в белых штанах, расшитых пёстрым шнуром; босоногие цыганки с запеленатыми в тряпки младенцами бродили меж возов, попыхивая глиняными трубками; игроки в кости подмигивали мужчинам, предлагая попытать счастья; нищие гнусавыми голосами просили подаяния; дети беженцев, облепленные мухами, спали под телегами… А над всем этим коловращением господствовало визгливое трио — кларнетист, скрипач и барабанщик. Музыканты время от времени останавливались, выкрикивали: «Россия! Шипка! Осман-паша!» — и снова брались за свои инструменты.
Многое из того, что наблюдал мальчик, вызывало у него жалость, многого он просто не понимал. Откуда берутся нищие и беженцы? Зачем напиваются мужчины в корчме «Старый конь»? Почему сосед колотит жену и детей? Он задавал вопросы родителям, но те уклончиво отвечали, что человеку указано Богом много трудиться, жить по заповедям и не поддаваться дьявольским искушениям. А что в жизни много несправедливости и жестокости — так на то воля Бога, неподвластная человеческому разумению.
Георгий учился в начальной школе имени св. Климента Охридского, что находилась в нескольких кварталах от дома. Родители определили сына ещё и в воскресную школу при евангелической церкви. Каждое воскресенье семья слушала проповедь, а потом отец отводил Гошо (позднее к нему присоединилась и сестра Магдалина) в класс, где занималась младшая группа. Несколько воскресений мальчик терпеливо слушал, как наставник толкует религиозные заповеди, но потом ему стало скучно. Он наловчился незаметно, как ему казалось, перебираться в старшую группу, где было интереснее. Однако пастор заметил его проделки и однажды, ухватив за ухо, вывел из класса. Лина устремилась вслед за братом, чтобы успокоить его. Но тот вовсе не нуждался в утешении. Он весь кипел от негодования и твердил сквозь слёзы, что больше сюда ходить не станет.
Родители не настаивали на покаянии мальчика. Безболезненно поменявшие православие на протестантство, они не препятствовали постепенному отходу сына от религии. Проявленная ими терпимость к поступку сына не осталась без ответа: Георгий всегда уважал чувства матери, до конца жизни оставшейся глубоко верующим человеком.
А христианские праведники вскоре были вытеснены из круга его интересов. Их место заняли колоритные фигуры национальных героев. Христо Ботев, Стефан Караджа, Басил Левский, Георгий Раковский, Любен Каравелов… Мужественные воеводы, будители народа и поэты, они в то время ещё не стали хрестоматийными образами и памятниками, ещё живы были их соратники, участники недавних битв, которые рассказывали о своих великих современниках как о близких людях.
По воспоминаниям Магдалины, однажды после традиционного обхода соседей с новогодними поздравлениями Гошо купил на собранные монетки не сласти, а книжку о Василе Левеком. Тут же прочитал её и объявил матери, что будет вечером читать книгу вслух всей семье. И в первый же вечер, когда семья смогла собраться у очага, начал своё первое в жизни публичное выступление.
Он читал, как Дьякон
[4] ездил по городам и сёлам порабощенной родины и создавал комитеты, которые должны были стать опорными пунктами будущего восстания. Отчаянно смелый и ловкий человек, он не раз обманывал турецких соглядатаев, но не уберёгся от подлости соотечественника-единоверца. На суде Дьякон держался так, как и подобает настоящему герою, народному защитнику. Бесстрашно взошёл на эшафот, сооружённый в центре Софии, и вот палач накинул ему на шею петлю…
В этом месте голос мальчика задрожал. Казалось, он готов был расплакаться, но вдруг отложил книгу и произнёс: «И я смог бы, как он… Пусть бы повесили!» Мать вздрогнула: «Не говори так, сынок», но мальчик упрямо повторял: «Смог бы, смог! Пусть повесят!..»
Наверное, было бы преждевременно делать из этого эпизода далеко идущие выводы, но запомним, как глубоко тронула детскую душу готовность Левского без колебаний пожертвовать собой во имя торжества дела, которому он служил.
На испытаниях по окончании четвёртого отделения школы Гошо получил отличные, очень хорошие и хорошие оценки (по принятой в Болгарии шестибалльной системе). Нарядное свидетельство отец прочитал вслух от первой и до последней строчки: «Закон Божий — „отлично“, — медленно произносил он, поглядывая на сына. — Гражданское чтение и пересказ — „хорошо“. Отечественная история — „очень хорошо“. Естествознание — „хорошо“. Счёт — „хорошо“. Письмо — „хорошо“… София, 29 июня 1892 года. Молодец! Теперь пойдёшь в гимназию. А следом за тобой Лина, Николчо, Любчо и Коце. Пока хватит сил, буду работать, чтобы выучить всех, чтобы стали вы врачами, учителями. А может, адвокатами».
