Технический секретарь президиума БКФ той поры Владимир Турок вспоминал: «Работоспособность Георгия Димитрова была колоссальной… Виктор (таким было конспиративное имя Димитрова) мог работать часами подряд и, не отрывая руки от бумаги, писать своим размашистым почерком (почти всегда карандашом). При этом непрерывно курил. Спички ему были не нужны. Он выполнял львиную долю работы президиума федерации. Его рукой были написаны почти все документы федерации и много статей — притом обширных — в „Работнически вестник“. <…> Он вёл обширную переписку с ИККИ, главным образом с Василом Коларовым, и с коммунистическими партиями балканских стран. В условиях того времени это было совсем непросто. Иногда приходилось два-три раза писать одно и то же письмо, чтобы адресат мог получить хотя бы одно»
. Заметим, что способ тайнописи тогда был весьма незатейливым: поверх основного текста, написанного симпатическими чернилами, наносились строки какого-нибудь невинного послания, которое при этом не должно было выглядеть откровенной фальшивкой.
Штаб-квартиру Балканской коммунистической федерации Димитров посещал лишь ради ответственных заседаний (правда, таковых только за первые четыре месяца пребывания в Вене набралось почти два десятка). Обычно курьер, австрийский комсомолец Франц, приходил к нему домой в назначенное время, получал почту и передавал её в условленном и постоянно менявшемся месте другому курьеру. Так извилистым путём почта добиралась до адресатов.
Террором на террор
В феврале 1925 года в Вене объявился Станке Димитров (Марек). Из всей болгарской делегации, направлявшейся на V пленум ИККИ, лишь ему одному удалось выскользнуть за кордон. Многочасовые разговоры близких соратников были откровенны, и картина перед Димитровым предстала тревожная.
События в Болгарии приобрели, как уже отмечалось, черты неявной гражданской войны, когда соображения политической стратегии отступают перед стремлением каждой стороны любой ценой нанести ущерб противнику, когда поступками нередко управляют чувства, а не разумная целесообразность. Гео Милев, автор поэмы «Сентябрь», уловив чуткой душой поэта исходящие из «высших сфер» волны ненависти, писал: «Правительство хочет, чтобы народ не мыслил, потому что таково понятие о народе у теперешних высококультурных правителей Болгарии: народ означает стадо, которое не может мыслить». Публицист Иосиф Хербст, называвший «Демократический сговор»
[41] не иначе как демокретинами, сокрушался: «Мы не знаем более безумного режима, чем сегодняшний!»
От пуль агентов «безумного режима» пали десятки коммунистов и левых политических деятелей. Среди них депутаты Народного собрания от БКП Димо Хаджидимов, Тодор Страшимиров и Харалампий Стоянов, глава Самоковской коммуны Михаил Дашин. Секретаря Софийского комитета БКП Вылчо Иванова подвергли жестоким истязаниям в военной казарме, после чего удушили. В центре Софии средь бела дня застрелили депутата от БЗНС Петко Д. Петкова и деятеля Радикальной партии Николу Генадиева.
Коммунисты отвечали террором на террор. ЦК учредил осенью 1924 года специальный карательный орган под названием «Чека», который выносил приговоры предателям и провокаторам, а затем «обезвреживал фашистские элементы». Первоначально в нём состояли Станке Димитров (Марек), Иван Минков и Вылко Червенков. По приговору «Чека» были казнены прокурор Софийского окружного суда, один из видных деятелей «Сговора», и полицейский провокатор. Акции возмездия проводили также местные партийные организации и партизанские группы ВМРО, находящиеся под влиянием коммунистов.
После разговоров с Мареком Димитров встревожился. «Вследствие усиления террора опасность перерождения нашей борьбы в индивидуальные акты становится сегодня серьёзной, — пишет он Коларову. — Мы уже обратили внимание ЦК на эту опасность». В следующем письме он снова возвращается к тревожащей его теме: «Из приложенного письма Янкова и из другого, которое сейчас не могу тебе послать, видно, что у наших существует известный уклон в направлении индивидуального террора. Во втором письме Янков недвусмысленно высказывается по поводу гибели Гичевой: „Наше утешение в том, что мы дорого отплатим за неё“. Невольно это воспринимается как вопрос мщения. Этот уклон крайне опасен, и на него следует немедленно реагировать»
.
Маховик взаимного обмена смертельными ударами, когда каждый является ответом и одновременно провокационным вызовом, раскручивался всё сильнее. Противостояние превращалось в кровавую вендетту, не имеющую конца.
Самым главным, что узнал в те дни Димитров от Марека, был замысел мощного взрыва в соборе Св. Недели
[42]. Глава Военного центра Коста Янков доложил о нём в ЦК уже после того как взрывчатка, при содействии церковного пономаря, коммуниста Петра Задгорского, была размещена под куполом собора. На том заседании Манев заявил о своём несогласии с планом Янкова, поскольку такой вызывающий акт мог дать Югославии повод для вторжения в Болгарию, чтобы «навести порядок» у соседей. Марек согласился с Маневым и заявил, что теракт может иметь смысл только в связи с началом восстания, но оно не планируется. Решение отложили до той поры, когда соберутся все члены руководства. Потом Марек уехал, намереваясь получить в Вене и Москве ответ на вопрос, как быть. О том, что теперь происходит в Софии, ему не известно.
Как не раз заявлял впоследствии Георгий Димитров, он сразу высказался против террористического акта, выслушав Марека. Документально это ничем не подтверждается, однако негативное отношение Димитрова к увлечению ЦК БКП организацией индивидуальных акций не вызывает сомнений. «Принимая во внимание, что Иван Манев — политический секретарь, а руководство Военной организацией в руках Янкова, лично я очень опасаюсь за руководство партией в эти чрезвычайно тяжёлые времена», — с тревогой писал он еще в июле 1924 года.
Теперь его опасения подтвердились, но он не чувствовал удовлетворения от такого предвидения.
Димитров приехал в Москву вслед за Мареком. Балканская комиссия ИККИ в резолюции по болгарскому вопросу предписала ЦК БКП отказаться от подготовки вооружённого восстания и перейти к массово-политической работе; свести деятельность Военной организации к самообороне и охране партийных мероприятий; теракты допускать лишь в отношении предателей и провокаторов. Марек сообщил в ЦК, имея в виду проектируемый взрыв: «С большой работой здесь не согласны». Коларов убеждал членов ЦК преодолеть чувство боли за погибших товарищей, которое порождает мысль об отмщении: «Партия отомстит, когда победит»
. Но аргументы, похоже, уже не действовали. Красный террор против белого террора — и никак иначе!
То самое хрестоматийное ружье, которое уже появилось на сцене, не могло не выстрелить. И оно выстрелило. После очередных разгромов нелегальных квартир партии и убийств активистов Военный центр принял решение привести в действие адскую машину, чтобы одним ударом «обезглавить гидру». Представился подходящий момент: 16 апреля (то был Великий четверг перед Пасхой) на панихиду по убитому генералу Георгиеву, одному из основателей «Военной лиги», должны были явиться члены правительства во главе с премьером Цанковым и сам царь Борис. «Беру на себя историческую ответственность!», — патетически воскликнул Янков и дал команду действовать.
