Авторы книги «Антисоветские подлоги» указали на изготовителей поддельных писем и инструкций Коминтерна — российских эмигрантов, обосновавшихся в Берлине. Современный российский историк В. Козлов уточняет: «Именно у одного из них при аресте был обнаружен чистый экземпляр фальшивого бланка, на котором был изготовлен „наказ“ Коминтерна за подписью Стюарта. Это был бывший русский летчик Дружеловский, работавший в контакте с польской разведкой и тесно связанный через другого русского эмигранта — А. Ф. Гуманского, бывшего русского контрразведчика, с рядом российских эмигрантских организаций — Кирилловским центром, „Братством Святого Георгия“, „Святогором“, а также частным разведывательным бюро, организованным в Берлине бывшим подпоручиком русской армии Г. И. Зивертом»
.
Московские каникулы
Вопреки мифическому «наказу ИККИ», якобы поручившему нашему герою руководство столь же мифическим «Балканским оперативным центром», Георгий Димитров с февраля 1925 года находился в СССР. Семнадцатого мая 1925 года он обратился в Исполком Коминтерна с просьбой переправить Любу из Вены в Москву, опасаясь, что «агенты Цанкова за границей обратят свою месть и на неё»
. И через два месяца Димитровы поселились в коминтерновском «Люксе», где им отвели комнату. Обедали в столовой на этаже, а по утрам Люба готовила на керосинке завтрак для своего Георгия. Это немного напоминало славные времена молодости с «утренниками», кофе, сборами на работу и расставанием до вечера у ворот дома на Ополченской.
Сведения о занятиях и состоянии здоровья Любы в последующие годы крайне скудны. Известно, что она стала членом ВКП(б), работала в Международном аграрном институте. Ходила на собрания, участвовала в политических дискуссиях, следила за литературной и культурной жизнью, общалась с болгарскими друзьями. Познакомилась с Кларой Цеткин, однажды назвавшей Любу в письме к Димитрову «одной из лучших женщин и коммунисток».
Эмиграция приучила Димитрова к постоянному ощущению опасности: смена фальшивых паспортов разных государств, международные поезда с бдительными проводниками, проверки и досмотры на границах, неожиданные вопросы и мгновенные импровизации в ответ. Москва же расслабляла. Здесь он дышал воздухом свободы. Не надо было осторожно осматриваться, чтобы убедиться в отсутствии слежки, менять места конспиративных встреч, заучивать чужие биографии. Как будто выдались каникулы, отпуск после тяжёлой работы.
На самом деле его образ жизни в Москве ничуть не напоминал беззаботную жизнь отпускника: Димитров был оставлен на постоянной работе в ИККИ. Он получил мандат № 530 за подписью секретаря ИККИ Пятницкого. Документ удостоверял, что «предъявитель сего действительно является кандидатом в члены ИККИ». Фамилия была вписана в мандат с довольно распространённой в русской среде ошибкой — «Дмитров»; так его часто называли и в советских газетах. Однако наш герой не придавал этому значения: мало ли под какими фамилиями ему приходилось — и ещё наверняка придется! — жить…
Как примерный службист он являлся каждое утро в четырёхэтажное здание на углу Воздвиженки и Моховой, однако аппаратная работа, а ещё больше неопределённость обязанностей заметно тяготили его. Он считал, что способен на большее, чем пребывание в разнообразных комиссиях и отделах, и не имеет права отдаляться от общей работы, которую вели товарищи в Болгарии и в эмиграции. Живое общение с ними теперь оказалось заменено перепиской.
Последовавшие за взрывом в соборе Св. Недели массовые репрессии обезглавили местные организации БКП, посеяли страх и разочарование в партийной массе. Одни вышли из партии, другие поторопились найти себе место в других партиях. Так охарактеризовал положение Димитров в докладной записке, адресованной Пятницкому. У тех, кто выдержал суровые испытания, фактический разгром БКП вызвал неутихающую боль и мучительные раздумья. В эмигрантских кругах и среди нелегалов начались споры, в которых неизбежно поднимался вопрос об ответственности партийных вождей за всё, что произошло в последние годы.
Первая попытка обозреть пройденный путь и восстановить полноценное функционирование руководящих органов БКП была предпринята на партийном совещании в Москве 30 июля — 8 сентября 1925 года. В нём участвовали члены нелегального ЦК и политэмигранты; Исполком Коминтерна представлял член Президиума ИККИ Дмитрий Захарович
Мануильский. Марек выступил на совещании с отчётным докладом, Коларов охарактеризовал политические задачи, Димитров доложил о планируемых организационных переменах. По основным политическим вопросам удалось довольно легко достичь согласия: террористические акты следует прекратить, конспиративную работу сочетать с массовой, нацеленной на защиту непосредственных политических и экономических интересов трудящихся. В Болгарии было учреждено нелегальное Исполнительное бюро ЦК, а в Вене — Временный ЦК БКП, в состав которого вошли Коларов, Димитров и Марек.
Итоговый документ Московского совещания назывался необычно — «Фактические констатации» — и напоминал скорее обзор деятельности партии за последние два года, чем директиву. Однако именно вокруг предложенных в этом документе формулировок и оценок развернулись дискуссии по трём важнейшим темам — переворот 9 июня, Сентябрьское восстание, апрельский теракт. Семена, посеянные в той дискуссии, ещё долго прорастали цепкими побегами, и многим партийным деятелям довелось испытать их болезненный ожог…
В партийный словарь 1920-х прочно вошли определения «левый уклон», «правый уклон» и разнообразные производные от них. Димитров и сам чуть не оказался сначала в категории «левых», а затем «правых». Георгий Ламбрев, один из молодых партийных активистов, настаивал, что именно Загранкомитет толкал внутренний ЦК на террористические действия. Пётр Искров утверждал, что держал в руках письмо Марека, впоследствии пропавшее, в котором сообщалось, что «товарищ Виктор» благословил готовящийся теракт, заявив: «На удар надо отвечать ударом». Марек, однако, стоял на своём: подобных слов в письме не могло быть, поскольку Димитров определённо высказался против взрыва. Масштабная акция такого рода могла бы иметь смысл, сказал тогда Виктор, только в качестве сигнала ко всеобщему восстанию (вроде выстрела «Авроры» в 1917 году), о восстании же в апреле никто не помышлял. Большинство участников совещания не поддержали обвинения Искрова, но горький осадок на душе у Димитрова остался.
Многоопытный партийный функционер Тодор Луканов говорил на совещании о плохой подготовке восстания и политической ответственности Коминтерна, с чем трудно было не согласиться. Однако в глазах Димитрова эти доводы перевешивал единственный и главный: честь партии была сохранена. Тогда Луканов решил искать поддержку своей позиции у Сталина. Выбор адресата не был случаен: мнение Сталина, формально одного из членов Президиума ИККИ, «весило» значительно больше, чем мнение председателя ИККИ Зиновьева. В обширном письме Луканов поставил вопрос об изгнании из ЦК Коларова и Димитрова, несущих ответственность за поражение Сентябрьского восстания и организацию покушения в соборе Св. Недели. Неизвестно, какой была реакция Сталина, но в различных органах и комиссиях ИККИ, где в течение последующего года разбирались болгарские дела, это предложение не получило поддержки.
