Первоначальный замысел провести антивоенный конгресс в Женеве осуществить не удалось из-за несогласия швейцарских властей. Тогда Гельмут предложил Амстердам. Зная страну и город, он был уверен, что проблем с разрешением не будет. Так и произошло. Согласовали сроки конгресса, 27–29 августа, и Димитров отправился в большую поездку по Европе.
Первая мировая война и послевоенный кризис вызвали настоящий переворот в умах европейцев. У одних обострилось желание реванша, другие осознали, что XX век породил новый тип войн, которые несут массовую гибель людей военных и гражданских, разорение хозяйства, крушение моральных устоев и деградацию культуры. Названия четырёх самых знаменитых романов о той войне свидетельствуют, что она воспринималась современниками отнюдь не в героическом, а в трагическом свете. Это «Огонь» Анри Барбюса, «Смерть героя» Ричарда Олдингтона, «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя и «На Западном фронте без перемен» Эриха Ремарка.
Димитров отсутствовал в Берлине почти три недели, посетив за это время Прагу, Вену, Париж, Брюссель и Амстердам. Инициатива коммунистов (разумеется, не афишируемая) нашла отклик у европейских интеллектуалов. Стефан Цвейг, Зденек Неедлы, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Франц Мазерель и другие известные люди поддержали созыв антивоенного конгресса. В конгрессе собирался принять участие Максим Горький. Имя и авторитет всемирно известного писателя помогали Димитрову заручиться согласием собеседников не только поддержать конгресс, но и участвовать в координационном органе будущего движения в защиту мира и культуры. Ромен Роллан опубликовал призыв ко всем людям доброй воли, «к какой бы точке социального горизонта они ни относились», — воспрепятствовать приготовлению к новой войне.
Вернувшись из поездки, Димитров первым делом проверил, на месте ли папка с бумагами и фотокарточка Любы, — всё это он спрятал в книжном шкафу. Папка была нетронута. В пришедшем без него письме Коларова не было ничего нового о Любе — только слова сочувствия. «Эта боль со мной всегда, страшная, неистовая боль! — написал Георгий в ответном письме. — Я оставил в Химках часть своего сердца, своей души — и какую часть! Ты меня поймёшь, Васил. Всё, что ты сможешь сделать для облегчения участи самого прекрасного человека, встреченного мной на жизненном пути, будет сделано лично для меня»
.
Утром 20 июля позвонила Мариане и условными фразами сообщила, что встреча Гельмута с Магнусом состоится, как договаривались. Мариане, технический секретарь и переводчица ВЕБ, звонила по утрам, если надо было подтвердить намеченные встречи и совещания.
Накануне канцлер Германии фон Папен отстранил от власти социал-демократическое правительство Пруссии, обвинив его в слабой борьбе с коммунистами, и объявил в стране чрезвычайное положение. Соблюдая строже, чем обычно, меры предосторожности, Гельмут приехал в Темпельхоф, где в доме по улице Церингеркорсо, 5, снималась мансарда для ВЕБ. Он застал там Магнуса и Франца. На столе лежал экстренный выпуск газеты «Роте фане» с призывом ЦК КПГ ответить на переворот всеобщей забастовкой. Коммунисты предлагали социал-демократам и профсоюзам совместно начать кампанию «Антифашистское действие».
Димитров попросил устроить ему встречу с Тельманом. Магнус и Франц ушли, а сам он, преодолевая расслабляющую духоту, принялся строчить информацию в ИККИ. Закончив работу, попросил Мариане напечатать текст. Девушка положила листки на стол и вынула из своей сумки какой-то пакет: «Это вам, товарищ Гельмут». Димитров развернул вощёную бумагу и увидел кусок брынзы, пряно пахнущий овечьим молоком. «Что это?» — спросил с наигранным удивлением. В улыбке Мариане читалось торжество: «Брынза из болгарского магазина, он тут недалеко». Оказалось, что молодая помощница всё-таки расшифровала подлинную национальность Гельмута.
В отношениях Димитрова с двадцатипятилетней Маргарете Кайльзон присутствовал элемент невинной игры. Девушку, привыкшую к естественному «ты» и бесхитростной простоте нравов первых ячеек германского комсомола, смущали учтивость и подчёркнутая вежливость товарища Гельмута, обычные знаки внимания казались ей буржуазным пережитком. Димитров отмечал скованность Грете, когда подавал ей пальто или усаживал за столик в кафе, но продолжал вести себя с ней, как с настоящей дамой — в целях воспитания. Однажды, глядя на неё, вдруг подумал, что у него могла быть такая же взрослая и вполне самостоятельная дочь. Или сын. Или сын и дочь. И от этой мысли сделалось грустно.
В тот день, 20 июля, лидеры германской социал-демократии, объединения профсоюзов и вооружённой организации СДПГ обсуждали, надо ли протестовать против действий правительства или смириться, чтобы не поставить под угрозу выборы 31 июля. Предпочли второе. «Двадцатое июля положило конец тому выродившемуся социал-демократическому господству в Германии, которое представляло собой не что иное, как полицейский социализм», — писал немецкий журналист Конрад Гейден в хронике «История германского фашизма», изданной в СССР в 1936 году.
Вечером того же дня Франц привёл Гельмута на конспиративную квартиру, где его ожидал Тедди — Эрнст Тельман. Вместе с ним был Лауэр — сотрудник ВЕБ Жак Дюкло.
«Я вновь мысленно вижу нас троих, словно это было вчера, — пишет в своих мемуарах Дюкло, ставший впоследствии крупным деятелем Французской компартии. — Димитрова с блестящими проницательными глазами, который говорил Тельману о своём беспокойстве в связи с операцией фон Папена. И Тельмана, задумчивого, озабоченного, который слушал объяснения Димитрова и время от времени кивком головы выражал согласие с его опасениями…
Мне и сейчас ещё слышится, как Димитров спрашивает у Эрнста Тельмана о возможности проведения забастовки против правительства фон Папена и как Эрнст Тельман объясняет, почему трудно, быть может, даже невозможно организовать такую забастовку…
В тех условиях, когда социал-демократы высказались против забастовки, а позиции компартии в профсоюзах были довольно слабыми и её организаций на предприятиях было сравнительно мало (многие коммунисты являлись безработными), КПГ не могла в одиночку выдвинуть лозунг забастовки, так как трудящиеся массы её не поддержали бы»
.
Выступая на пленуме ЦК КПГ вскоре после переворота, Тельман самокритично отметил ошибки коммунистов в отношении социал-демократических рабочих. Вальтер Ульбрихт также считал необходимым отказаться от риторики и перейти к практическим шагам в направлении единого фронта. Это дало повод Димитрову в сообщении, направленном в ИККИ, снова поднять больную тему: «На основании того, что я сам видел и наблюдал, для меня бесспорно, что Т. и идущие с ним ответственные товарищи должны получить полную политическую поддержку».
Увы, то был глас вопиющего в пустыне.
По итогам состоявшихся 31 июля выборов в рейхстаг партия Гитлера получила 230 мест из 607, то есть почти 40 процентов.
В Амстердамском конгрессе участвовало около двух тысяч представителей различных партий и беспартийных делегатов из тридцати стран мира. Лично или заочно конгресс приветствовали Ромен Роллан, Альберт Эйнштейн, Теодор Драйзер, Генрих Манн, Стефан Цвейг, Мартин Андерсен-Нексё, Эрнест Хемингуэй, Бернард Шоу, Карел Чапек, Рабиндранат Тагор. Созвездию имен, прозвучавших под крышей выставочного зала «Райгенбоу», мог бы позавидовать самый фешенебельный салон. И каждое утро в небольшой комнате за сценой появлялся пятидесятилетний мужчина в круглых очках. Его не было в числе ораторов, а имя даже не упоминалось среди участников конгресса, о ходе которого он мог судить по ежедневным совещаниям с коммунистической фракцией да по доносившимся в комнатку аплодисментам. Однако во многом благодаря именно его усилиям и умелой тактике конгресс прошёл успешно. Люди, исповедующие разные политические взгляды, смогли найти общий язык. На конгрессе был образован первый в истории постоянный орган антивоенного движения — Всемирный комитет борьбы против империалистической войны (будущий Всемирный Совет мира). В конце года Димитров дважды ездил в Париж, чтобы обсудить с членами комитета планы проведения следующих крупных акций, направленных против военной угрозы.
