Подследственные болгары получили официального защитника, доктора Пауля Тейхерта, только 31 июля. Переписка с ним выявила несоответствие взглядов адвоката и Димитрова на характер предстоящей защиты. Тейхерт придерживался традиционного подхода, когда адвокат стремится опровергнуть или свести к минимуму обвинения прокурора и тем самым облегчить участь обвиняемого. Димитров же собирался привнести в эту необходимую тактику политический момент: он будет открыто говорить о своей деятельности в пользу партии и о своих коммунистических убеждениях. Не встретив понимания со стороны Тейхерта («Официальный защитник — саботажник защиты!»), Димитров заявил, что в таком случае будет сам защищать себя так, как считает нужным.
Третьего августа Димитров получает обвинительное заключение. Всем подсудимым инкриминирован поджог. Пункт за пунктом, фразу за фразой обвиняемый анализирует в течение десяти дней документ на 235 страницах, старясь постичь его логику в целом, а не только содержание тех частей, что относились непосредственно к нему. Из нагромождения небылиц и подтасовок следователи сделали вывод казуистический, но и опасный: Димитров, хотя он и не был на месте преступления в момент поджога, всё же причастен к его подготовке; по меньшей мере он «своими советами и влиянием подстрекал других участников преступления и подбадривал их к действию». «Невиданная махинация!» — заносит он в дневник краткий вывод.
Борьба на суде обещала быть отчаянной, и обвиняемый, готовясь к ней, завёл три тетрадки. В одну он подбирал материалы к своему первому выступлению во время дачи предварительных показаний, другая предназначалась для защитительной речи, третья — для заметок к заключительному слову, которое он рассчитывал произнести после оглашения приговора. Он не собирался оправдываться перед неправедным судилищем. Напротив, готовился идти на суд во всеоружии, как обличитель нацистских бонз, устроивших чудовищную провокацию. Но недооценивать юридическую сторону было бы неверно. Глупо произносить одни коммунистические фразы, нужно вести линию защиты таким образом, чтобы подорвать обвинение и докопаться до истины.
Однажды Фогт, сам того не ведая, дал ценную информацию: «Видите, вы всё время утверждаете, что имели связь только с болгарской партией. Я могу показать вам журнал, из которого видно, что люди совершенно открыто говорят о Димитрове как о крупном революционном лидере». Но журнал не показал. Очевидно, там говорилось о солидарности с невинно обвиняемыми, понял Димитров. Скоро пришло подтверждение. Двадцать девятого июля он получил письмо от Елены. Но не из Москвы, а из Парижа. Сестра сообщила: «Несколько дней тому назад я приехала сюда, чтобы сделать всё, что в моих силах, для твоего освобождения»
. Короткая фраза сказала ему многое: значит, узники Моабита не одиноки.
Находясь почти в полной изоляции от внешнего мира, он, естественно, не представлял размах развернувшегося движения за освобождение жертв германского фашизма, среди которых первыми называли Тельмана, Торглера, Димитрова, Попова, Танева. Исполком Коминтерна — не напрямую, а через международные рабочие и антифашистские организации и левую интеллигенцию Европы и Северной Америки — развернул кампанию, имевшую целью дискредитацию выдвинутых германскими судебными властями обвинений. В начале мая была создана комиссия ИККИ по руководству кампанией. Комиссия направила в Париж Басила Коларова и Елену Димитрову. Елена выступала на многолюдных антифашистских митингах, в которых участвовали люди разных политических взглядов и идейных убеждений, встречалась с крупными общественными деятелями и юристами.
Вилли Мюнценберг, секретарь ЦК Межрабпома
[56], получил указание ИККИ «вести кампанию постоянно и в широких масштабах». Благодаря его энергичным действиям и финансовым возможностям возникли новые активные центры возбуждения общественного мнения в пользу узников фашизма. В кампании протеста прозвучали голоса авторитетных деятелей социал-демократии Георга Брантинга и Эмиля Вандервельде, писателей Ромена Роллана, Анри Барбюса, Мартина Андерсена-Нексё, Теодора Драйзера, учёных Поля Ланжевена, Луи де Бройля и многих других.
Первого августа в Париже вышла на немецком языке «Коричневая книга о поджоге рейхстага и гитлеровском терроре», составленная Отто Кацем, австрийским журналистом и сотрудником Мюнценберга. В книге были приведены десятки письменных и устных показаний, свидетельствующих, что истинными организаторами поджога являются нацисты, а Ван дер Люббе — лишь их орудие.
Другая идея, столь же успешно осуществлённая летом 1933 года, состояла в проведении силами известных юристов независимого расследования поджога рейхстага ещё до начала суда над обвиняемыми. Международная следственная комиссия, возглавляемая британским королевским адвокатом Деннисом Приттом, обстоятельно изучила вопрос о причинах и ответственности за поджог здания рейхстага и собрала большое число надёжных документов и свидетельств. Обширный материал, в том числе и такой, которым не располагали германские судебные органы, рассмотрели восемь всемирно известных юристов из разных стран на заседаниях, проходивших в Лондоне 14–19 сентября.
О заседаниях, получивших название контрпроцесса, писали десятки корреспондентов из разных стран. Было выявлено и обнародовано множество фактов, раскрывших подноготную задуманной нацистами провокации, ставшей сигналом для преследования инакомыслящих. В числе свидетелей суд заслушал и Елену Димитрову.
Задавшись классическим вопросом римского права Cui prodest? («Кому выгодно?»), контрпроцесс пришёл к заключению, что поджог рейхстага в сложившейся в Германии политической ситуации был выгоден Национал-социалистской партии и мог быть использован только ею. Юристы доказали, что психически неуравновешенный Ван дер Люббе не мог совершить преступление в одиночку, что истинные поджигатели наверняка воспользовались подземным ходом между рейхстагом и резиденцией Геринга, что никакой связи между поджогом рейхстага и компартией нет, что обвиняемые Торглер, Димитров, Попов и Танев не имеют отношения к инкриминируемому им преступлению. Двадцать первого сентября английские газеты поместили сообщение об окончании контрпроцесса под заголовком «Национал-социалисты подожгли рейхстаг».
Заключённый № 8085 к тому времени уже не значился в списках Моабитской тюрьмы. Восемнадцатого сентября он стал обитателем камеры № 49 следственной тюрьмы в Лейпциге.
Многочисленные требования Димитрова о снятии кандалов следствие удовлетворило только 31 августа. Он провёл в оковах пять месяцев.
Суд. Лейпциг
Мировое общественное мнение, уже достаточно разогретое репортажами с Лондонского контрпроцесса, ожидало сенсаций из Лейпцига, где IV Уголовный сенат Имперского суда готовился рассматривать дело о поджоге здания германского парламента. В Лейпциг прибыли 43 представителя крупнейших телеграфных агентств и газет Германии и 82 иностранных корреспондента. Не было только московских журналистов, поскольку германский МИД ответил отказом на запрос Советского правительства об аккредитации на суде корреспондентов ТАСС и «Известий»
[57]. Министерство пропаганды Германии заявило о своей исключительной монополии на материалы процесса. Газетам и телеграфному агентству Вольфа были даны недвусмысленные указания о том, как надлежит освещать предстоящее событие, чтобы оно стало убедительным свидетельством «торжества права в новой Германии».
