Приготовления к процессу вела и другая сторона. В парижском зале «Ваграм» состоялся многотысячный митинг, на котором знаменитый французский адвокат Моро-Джиаффери во всеуслышание заявил: «Поджигатель — это ты, Геринг!» Германские дипломатические представительства, правительственные органы и Имперский суд оказались буквально завалены письмами и телеграммами протеста.
В 9 часов 10 минут 21 сентября 1933 года судебное разбирательство уголовного дела против Маринуса Ван дер Люббе и других по обвинению в поджоге рейхстага и преступлении против Германского государства открылось. Председатель суда доктор Вильгельм Бюнгер объявил об этом громко и торжественно, сознавая значимость момента. Историческое событие транслировалось по радио, записывалось на граммофонные пластинки и снималось на киноплёнку.
Председатель, нарушив принятый порядок, долго говорил о посягательствах на юрисдикцию Германского государства со стороны прессы и всякого рода «некомпетентных лиц» за границей. Димитров отметил, как подрагивает у Бюнгера отвисшая кожа на подбородке и беспрестанно шевелятся толстые пальцы, почти прикрытые рукавами широкой пурпурнокрасной мантии, а из-под судейской шапочки стекают на лоб капли пота. Его явно нервировал весь этот ажиотаж, присутствие в зале министра юстиции и других высоких чинов.
Люббе и Торглера поместили в первом ряду; Танев, Попов и Димитров сидели позади них, отделённые друг от друга полицейскими в высоких фуражках. Перед подсудимыми — спины и затылки адвокатов Зейферта, Зака и Тейхерта, ниже фигуры стенографов и секретарей, сидящих за длинным столом. Строгие и надменные представители обвинения в чёрных мантиях — верховный прокурор Карл Вернер и его помощник Феликс Паризиус — расположились на другой стороне зала, точно напротив обвиняемых.
Зал декорирован и меблирован с пышностью, достойной королевского дворца: богатая отделка стен и потолка, тяжёлая нарядная люстра, высокие окна с наборным разноцветным стеклом, картины в позолоченных рамах. Кресло председателя суда похоже на трон, кресла членов суда выглядят скромнее, но в том же стиле; кресла особой формы предназначены для обвинителей, защитников, подсудимых, стенографов, публики, журналистов. Ничего случайного, во всём незыблемый порядок.
Но вот доктор Бюнгер завершил свою «тронную речь». Начался допрос Ван дер Люббе. Оказалось, что голландец выглядит значительно старше своих двадцати четырёх лет. Одутловатое лицо неподвижно, рот полуоткрыт, голова опущена.
Процедура установления личности подсудимого тянулась вполне рутинно, пока председатель не спросил: «Вы коммунист?» Слова повисли в напряжённой тишине. Голландец долго молчал, потом сказал уверенно: «Нет». По залу прокатился ропот. Разве не было сообщения, в котором говорилось, что у голландца обнаружен партийный билет? Разве не утверждал то же самое господин Геринг?
Допрос Люббе продолжался весь день. Сенсаций больше не было.
На 23 сентября был намечен допрос Торглера. Однако он почему-то обратился к суду с просьбой, тут же поддержанной его адвокатом доктором Заком, — ответить на вопросы позднее. Бюнгер согласился и вызвал Димитрова.
Неожиданное изменение хода заседания несколько разочаровало присутствующих. Интерес журналистов к Торглеру был огромен, поскольку он представлял в рейхстаге КПГ и воспринимался всеми как главный подсудимый.
Димитрова неожиданный поворот событий не застал врасплох: его первая речь, которая содержала ведущие идеи самозащиты и должна была задать тон всей его линии поведения, была подготовлена заранее.
После обычных вопросов относительно установления личности Димитров выступил с заявлением. Он сказал о том, что был лишён возможности свободного выбора защитника, сказал о пятимесячном ношении кандалов, о тенденциозном характере предварительного следствия и даже о вымышленной помолвке с Анни. Довольно скоро всем стало ясно, что происходит нечто необычное: обвиняемый не защищается, а нападает, более того — он откровенно провозглашает и отстаивает своё политическое кредо. Да, сказал подсудимый, он разделяет решения своей партии и Коминтерна, но именно поэтому он не авантюрист, не заговорщик и не поджигатель. Борьба за победу коммунизма является целью его жизни, но именно поэтому он решительный противник методов индивидуального террора и путчизма. Он действительно является приверженцем и поклонником партии большевиков, потому что эта партия управляет величайшей страной в мире и строит социализм, но он не является представителем этой партии в Германии, как силится доказать обвинение.
По странному совпадению первое выступление нашего героя состоялось в день начала Сентябрьского восстания в Болгарии. Подсудимый не обошёл вниманием это событие десятилетней давности, поскольку именно смертный приговор за участие в Сентябрьском восстании вынудил его жить под чужим именем в эмиграции. Да, он был одним из руководителей восстания и не собирается в том раскаиваться. Он гордится этим и лишь сожалеет, что он и его партия не были тогда настоящими большевиками и не смогли добиться победы.
Журналисты всё-таки получили сенсацию. Сразу же по окончании речи Димитрова они кинулись к телефонам, чтобы передать в свои редакции первые сообщения.
«Без сомнения, если бы ударил гром, он не вызвал бы такого удивления, — диктовал корреспондент французской газеты „Пти паризьен“. — В поведении этого человека есть что-то глубоко патетическое».
«Его лицо — это лицо типичного интеллигента, — описывал свои впечатления журналист из чехословацкой „Лидове новини“. — Он стоит перед судом совсем непринуждённо, опираясь локтем на ближайшее кресло, и при любом случае склонен тоном конферансье реагировать на вопросы суда, касаясь самых мелких подробностей».
В последующие дни процесс шёл ровно. Попов и Танев заявили о своей работе в компартии, но решительно отрицали причастность к поджогу рейхстага. Примерно в таком же духе высказался и Торглер, который особенно напирал на тот факт, что занимался исключительно легальной политической деятельностью и не являлся членом ЦК КПГ. «Я жертва рокового недоразумения, господин судья», — повторял он искательно. Ни слова о политической ситуации в Германии, о том, кому выгоден пожар, о преследованиях коммунистов и социал-демократов.
«Наивная вера в правосудие или трусость?» — терялся в догадках Димитров. По удовлетворённому виду адвоката Зака было видно, что Торглер точно следует его указаниям.
Младшая сестра появилась в зале заседаний 25 сентября. Судейский служитель провёл Елену между рядами кресел и усадил на свободное место. И вот их взгляды встретились. Георгий был счастлив: теперь в этом чужом зале присутствует родной и близкий человек. В перерыве им разрешили поговорить. Кроме них, в маленькой комнатке присутствовали Тейхерт и переводчик Тарапанов. Адвокат сосредоточенно жевал бутерброды, переводчик следил за разговором и пересказывал Тейхерту его содержание, время от времени выразительно поглядывая на часы. Елена сбивчиво рассказывала о семье, московских друзьях и коллегах, о последних днях Любицы и о своей поездке в Париж и Лондон. Кампания за освобождение Лейпцигской четвёрки разрастается, боевая речь Георгия на суде придала ей новый размах.
