Однажды Димитров попробовал задать несколько вопросов Ван дер Люббе, но в ответ услышал бессвязные реплики, которые можно было истолковать как угодно. Например, как воздействие наркотических препаратов. Что означали, например, его фразы: «Пожар — это несложно. Это очень просто объяснить. Но то, что происходит вокруг, нечто иное»? Или: «В тюрьме было что-то такое с настроениями и голосами людей»? Или: «Это превосходит человеческие силы»?
Заключительная часть процесса началась 13 декабря, когда слово для зачтения обвинительной речи было предоставлено верховному прокурору Вернеру. Речь, продолженная на следующий день его помощником Паризиусом, в общей сложности длилась около десяти часов. Слушая Паризиуса, Димитров время от времени усмехался, что было квалифицировано Бюнгером как провокация. «Просто кое-что мне кажется смешным, господин председатель», — смиренно пояснил обвиняемый. Сторона обвинения сочла доказанным, что только коммунисты могли использовать поджог рейхстага как сигнал для создания в Германии советского государства по благословению III Интернационала. Тем не менее Вернер не решился идти против фактов и потребовал смертной казни лишь для Люббе. Димитров записал в дневнике: «Верховный прокурор защищает: Торглер „соучастник“; вина болгар не доказана».
Сотруднику прусского гестапо Гизевиусу, который был командирован в Лейпциг для наблюдения за ходом процесса, обвинительная речь не понравилась. «Речь г-на верховного прокурора во всех отношениях была неэффективной, — донёс он по начальству в Берлин. — Все важные мысли растворялись в бесконечных частностях, которые, может быть, и были тщательно подобраны, однако всё же не очень глубоко анализировали коренные причины поджога рейхстага. Это отнюдь не была такая речь, на основе которой можно было бы потребовать от сената вынесения смертных приговоров». В следующем донесении Гизевиус сокрушался: «Остаётся под вопросом, можно ли ещё хоть как-то спасти положение».
Геринг читал доклады Гизевиуса. Сознавая, что процесс проигран, карательные органы обсуждали варианты несудебной расправы с болгарами. Прорабатывался вопрос о задержке болгар после оглашения приговора под полицейским арестом и отправке их на расправу в Болгарию
.
Лейпцигская драма близилась к развязке.
Произнесли свои речи защитник Димитрова Тейхерт и защитник Люббе Зейферт. Вполне достойные адвокатские речи, не более того. Три четверти пятичасовой речи доктора Зака составили опровержения нападок из-за границы, четверть — юридически сильная, но морально гнусная защита Торглера. Торглер — человек порядочный, повторял адвокат. У него не было ни фальшивого паспорта, ни нелегальной квартиры. Быть может, он и коммунистом стал, так сказать, по недоразумению… Нет, уж лучше быть невинно осуждённым на смерть, чем быть оправданным с помощью такой защиты, с какой выступил велеречивый доктор Зак. Одним только согласием на такого адвоката Торглер подписал себе политический приговор при любом исходе суда. В перерыве заседания Димитров, улучив момент, сказал ему: «Я вашего доктора Зака при первом удобном случае так ударю, что даже вы наконец-то измените позицию». Торглер испуганно отшатнулся.
В субботу 16 декабря зал был снова переполнен: ожидались заключительные речи. Димитров отыскал глазами мать и сестру. Того парня, переводчика, который раньше сопровождал их, с ними не было. Какая изощрённая выдумка: судить человека на глазах родных, не понимающих по-немецки! У судейских лица деланно безразличные. Их настроение понятно: вместо предпраздничных хлопот, покупки рождественских подарков и приготовлении к семейному ужину в сочельник им предстоит скучать на заседаниях суда, исход которого очевиден: жалкого полубезумного голландца ждёт виселица, остальные же избегут наказания. Но никто, конечно, не выскажет вслух подобные мысли. Напротив, будут показывать служебное рвение и множить слова, которые лягут в новые папки стенографического отчёта
[59].
Люббе отказался от заключительной речи, Торглер снова, как и три месяца назад, обратился с просьбой перенести его выступление на следующий день. И председатель вызвал Димитрова.
Подробный проект речи Димитров составил заранее. Получилось нечто вроде тезисов с поясняющими комментариями. Не совсем отточенные, они больше походили на лейтмотив, задающий тему и тон. «Тон делает музыку!» — не случайно воскликнул однажды наш герой в пылу спора со своими обвинителями.
Вот квинтэссенция его тюремных трудов:
«Моё отношение к официальной защите.
Мой язык довольно резкий и суровый.
Меня часто упрекали в том, что я несерьёзно отношусь к верховному германскому суду. Это абсолютно несправедливо!
Я также решительно отвергаю утверждение, что я преследовал пропагандистские цели.
Печать всячески поносила не только меня — к этому я совершенно равнодушен. Но я не могу обойти молчанием тот факт, что она, обрушиваясь на меня, нападала на мой болгарский народ, называя его „диким“ и „варварским“.
Политический и антикоммунистический характер этого процесса был предопределён тезисом, что пожар рейхстага — дело рук Коммунистической партии Германии, даже мирового коммунизма.
Тезис Геринга: „Коммунисты вынуждены были что-то предпринять. Теперь или никогда“.
Процесс явился звеном в цепи мероприятий по искоренению коммунизма.
Каковы результаты рассмотрения доказательств?
Кому, собственно говоря, нужен был пожар в рейхстаге в конце февраля?
Люббе был не один.
Как это произошло?
Обвинители очень облегчили себе задачу. Чиновники комиссии по расследованию пожара решили: раз отсутствуют действительные соучастники, следовательно, надо найти им замену.
Чтобы доказать, что поджог рейхстага в 1933 г. совершили коммунисты, Геллер приводил стихотворение коммунистического содержания, написанное в 1925 г.
Как обстоит дело ныне с законностью и правосудием в мире?
В 17-м веке основоположник физики Галилео Галилей предстал перед строгим судом инквизиции, который должен был приговорить его как еретика к смерти.
Г-н верховный прокурор предложил оправдать болгарских подсудимых за недостатком улик. Но это меня отнюдь не может удовлетворить»
.
Уже по этим задающим тон тезисам ясен замысел Димитрова: рассмотреть комплекс юридических вопросов, связанных с поджогом, в широком политическом, идеологическом и историческом контексте. Недаром на одном из плакатов той поры художник изобразил его с уголовно-процессуальным кодексом в одной руке и программой Коммунистического Интернационала в другой. Един в нескольких лицах — следователь, защитник, обвинитель, политический деятель и публицист — он сказал в своей заключительной речи почти всё, что задумал, несмотря на то, что Бюнгер постоянно перебивал его, запрещал приводить те или иные факты и политические оценки, требуя говорить короче.
