Заключительное заседание IV Уголовного сената Имперского суда в Лейпциге, разбиравшего дело против Маринуса Ван дер Любе и других по обвинению в поджоге рейхстага и преступлении против Германского государства, состоялось 23 декабря 1933 года. Председатель суда доктор Вильгельм Бюнгер огласил следующий приговор: «Обвиняемые Торглер, Димитров, Попов и Танев оправданы. Обвиняемого Ван дер Люббе за преступление против государства в совокупности с подстрекательским поджогом приговорить к смертной казни с последующим длительным поражением в гражданских правах. Судебные издержки по процессу после осуждения отнести за счёт обвиняемого, остальные за счёт имперской казны»
.
После объявления приговора Бюнгер зачитал его обоснование. Коммунистическая партия Германии была названа идейным вдохновителем и соучастником поджога, а также обвинялась в подготовке вооружённого восстания. Разъяснялось, что соучастие Димитрова, Попова, Танева и Торглера в преступлении квалифицируется как недоказанное. Возмущённый такой «квалификацией» Димитров потребовал слова, но ему было отказано.
Занавес в Лейпцигском театре политической драмы опустился. Но развязка ещё не наступила.
По ходу процесса Георгия Димитрова 36 раз лишали слова и 5 раз изгоняли из зала суда.
Исполнение приговора. Лейпциг — Берлин
В Болгарии сочельник называется быдни вечер. В старину это ночное бдение перед наступлением Рождества за постной семейной трапезой происходило у очага, в котором горело дубовое полено — быдник. Димитров, чтобы не проводить предпраздничный вечер в одиночном бдении, отправился 24 декабря в протестантскую церковь. После службы записал в дневник: «Первый раз за 10 месяцев снова слышал музыку и пение!» На второй день Рождества сходил в католическую кирху. Впечатление вынес другое: «Если бы я был верующим, наверняка стал бы протестантом, а не католиком». То ли вспомнились впечатления детства, то ли слово лютеранского проповедника подвигло на размышления.
В Рождественскую неделю и после неё было много свиданий — с матерью, сестрой Магдалиной и даже с Анни Крюгер («Всё так же хороша и привлекательна, бедная!»). Поступали поздравительные открытки и письма от неизвестных адресатов из разных стран. Принесли «Правду» с изложением заключительной речи Димитрова и призывом Ромена Роллана к мировой общественности требовать освобождения оправданных судом болгар. Андре Мальро прислал свой роман «Удел человеческий» с дарственной надписью: «Димитрову с восхищением его поведением и характером». Постепенно возвращали конфискованные вещи и деньги. Как говорится, жизнь налаживалась. Жизнь — в пределах тюремной камеры, под превентивным арестом в Лейпциге. «Оправданы, но не освобождены» — так охарактеризовал Димитров эту ситуацию.
Магдалина Барымова сообщила мужу Стефану в Самоков: «Он нездоров. Врач наказал ему несколько дней лежать в кровати. Вчера нам разрешили увидеть его камеру. Она примерно такая, как наша прежняя кладовка в гостевой комнате, — та, что с окошком. Откидная койка с матрацем из мешковины, поменьше нашей откидной, стол, за которым он постоянно работает и, как сказал ключник, написал уже много романов (он думает, что Георгий пишет романы), стул, электрическая лампочка на стенке и в углу у двери клозет… Ужасно провести безвыходно в такой одиночке целых десять месяцев и при этом работать. Только 20 минут в день выходил на воздух, и то когда никого не было во дворе…
Мама, с тех пор как увидела его камеру, расстроилась, плачет, не может спать, очень ослабла. Лена, бедная, всё еще в Париже. Ездит по провинциям на митинги и даже выезжает в другие страны. Тоже очень измучилась»
.
Что же происходило в это время за кулисами?
Еще до окончания судебного процесса, когда его исход стал очевиден, германские ведомства начали проработку различных вариантов решения судьбы Димитрова, Попова и Танева. Службой рейхсфюрера СС Гиммлера были получены сведения о том, что Болгария вовсе не жаждет оказаться в центре мирового скандала, занявшись столь неудобным подсудимым, как Димитров, так что ходатайства из Софии о его выдаче, скорее всего, не последует. Оставалось два варианта: экстрадиция в какую-то иную страну или дальнейшее удержание болгар в заключении, чтобы начать против них второе судебное преследование за подпольную антигосударственную деятельность на территории Германии. Тайная государственная полиция Пруссии (гестапо), находившаяся в ведении Геринга, стояла за жёсткие меры. Шеф гестапо Рудольф Дильс направил 21 декабря верховному прокурору депешу «относительно дела против Ван дер Люббе и сообщников», в которой было сказано: «В случае если по вышеуказанному делу будет отменён приказ об аресте, прошу незамедлительно передать упомянутых обвиняемых Управлению государственной тайной полиции, Берлин».
Иной точки зрения придерживались высшие чиновники старой выучки. Грубая прямолинейность нацистских выскочек особенно претила министру иностранных дел барону фон Нейрату. Он считался с тем, что движение за освобождение оправданных судом болгар приняло широкий размах, о чём сообщали в МИД германские дипломатические представители отовсюду — от Греции до США. Дело дошло до того, что уже и в правительственных кругах ряда стран зрело возмущение «нецивилизованными действиями» рейхсканцлера, а ведь новый режим нуждался в международном признании. Примерно так обосновал фон Нейрат в разговоре с Гитлером необходимость скорейшей высылки болгар. Но Геринг, считавший Димитрова не только политическим, но и личным врагом, продолжал задуманную интригу.
Время шло, а положение «оправданных, но не освобождённых» не менялось. Разумеется, не в правилах Димитрова было пассивно ждать развязки, не попытавшись воздействовать на ход событий. Надо было добиваться экстрадиции в Болгарию или, если не удастся, — в другую страну. Например, в Чехословакию или во Францию. Он был уверен, что троих болгар примет и Москва, но оставлял этот вариант на самый крайний случай.
Ещё до оглашения приговора Димитров обратился к своему адвокату с просьбой «возбудить как можно скорее от моего имени ходатайство в болгарском посольстве в Берлине о паспорте или пропуске для въезда в Болгарию». Ответ Тейхерта поступил только 28 декабря: просьба не может быть выполнена, так как выходит за рамки его адвокатских полномочий. Тогда Димитров сам известил телеграммой премьер-министра Болгарии Николу Мушанова о своём намерении возвратиться на родину при условии обеспечения ему личной безопасности и публичного характера возможного судебного процесса. Одновременно Димитров забрасывал министра внутренних дел Германии Вильгельма Фрика требованиями решить вопрос об экстрадиции.
Третьего января болгарское правительство информировало Берлин, что оснований для высылки Димитрова и его товарищей в Болгарию нет, так как они утратили болгарское гражданство, поскольку жили за границей по подложным паспортам. Позднее троих болгар отказались принять Франция и Чехословакия.
На совещании в Министерстве внутренних дел было констатировано, что болгар целесообразно как можно скорее выслать из Германии, поскольку появился подходящий момент: полпредство СССР 1 января сообщило в германский МИД о готовности предоставить им въездные визы. Единственным, кто возражал против такого решения, был Рудольф Дильс. Он огласил мнение Геринга: если Димитров окажется на свободе, то, «благодаря своей интеллигентности станет одним из самых яростных противников национал-социалистской Германии». Посему, считал Геринг, его следует поместить в концентрационный лагерь, где он будет обречён на прозябание в полном забвении, когда успокоится зарубежное общественное мнение. Начальник штаба СА Эрнст Рём и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер солидаризировались с Герингом. Разумеется, Геринг не исключал и более радикального решения — убийства болгар «при попытке к бегству». Именно таким способом расправились с арестованным членом ЦК КПГ Ионом Шером
.
