Такова действительная развязка Лейпцигского процесса, не имеющая ничего общего с сенсационными публикациями людей, озабоченных сиюминутными политическими интересами или собственными амбициями, а не утверждением исторической правды. Но кто даст гарантию, что подобные интерпретации истории не станут появляться снова и снова?..
1934–1939. Превратности служения
Сказано в старых книгах, как стать умудрённым:
Держаться подальше от мировых волнений
и проводить без страха
Отпущенные мгновенья.
Власти не знать,
На зло отвечать добром,
Не исполнять желаний, а предавать их забвенью —
Считается мудрым.
Этого я не могу:
Поистине, в мрачном живу лихолетье!
Бертольд Брехт
Согласно плану Дильса, перемещение болгар из Берлина в Москву держалось в тайне до последней возможности. Советское полпредство на обеспокоенный запрос получило уклончивый ответ: ждите информацию после 19 часов. То было расчётное время прибытия в Москву спецрейса из Кенигсберга; только после этого последовало краткое сообщение германского радио об экстрадиции Димитрова, Попова и Танева. Но ещё раньше корреспондент агентства Рейтер передал из Кенигсберга информацию о вылетевшем в Москву таинственном самолёте с тремя пассажирами.
К моменту прибытия самолёта на Центральный аэродром там собралась огромная толпа, что было полной неожиданностью для трёх новых советских граждан.
Как всё переменилось!
«Восторженный приём… — записывает в дневнике Димитров, перегруженный впечатлениями этого бесконечно длинного и бесконечно счастливого дня 27 февраля. — Пресс-конференция с иностранными корреспондентами. Телефонные звонки из Лондона, Парижа и Берлина. Цветы и поздравления от Ульяновой и Крупской! Трудно себе представить более грандиозный приём, симпатию и любовь. Как всё переменилось!»
[63] Прямо из тюремной одиночки наш герой был вознесён на вершину всемирной известности и славы. Многозначительные приметы перемен появились и в стане его тайных и явных недоброжелателей: Бела Кун прислал тёплое поздравление, а Пётр Искров прикрепил к лацкану пиджака самодельный значок с портретом Димитрова.
Странник безвестный стал героем Лейпцига…
На следующее утро он, как твёрдо решил заранее, покинул «Люкс», уже осаждаемый визитёрами и журналистами, чтобы поехать на Новодевичье кладбище. Там отыскал в стене колумбария нишу, где стояла урна с горстью пепла — всё, что осталось от Любицы. О чем думал он в тот ужасный час свидания со своей первой и неповторимой любовью? Скорее всего, о том, что всегда осознается особенно остро в такой момент, — о бессилии человека повернуть вспять ход времени, чтобы переписать набело отдельные страницы прошлого. Через три месяца, в день смерти Любы, он снова приедет на Новодевичье, и в дневнике появится признание, тщательно утаиваемое в официозе и оптимизме повседневности: «Как такая большая жизнь нашла вечный „покой“ в такой маленькой простой урне! Чувствую себя таким одиноким и лично несчастным!..»
Пятого марта на первой странице «Правды» был опубликован большой фотоснимок: Димитров, Попов и Танев на приёме в Кремле. Заметно смущённый Димитров стоит рядом со Сталиным. Присутствуют Куйбышев, Ворошилов, Каганович, Молотов, Орджоникидзе, от Исполкома Коминтерна — Мануильский и Кнорин. По другой фотографии, сделанной в тот же день, но опубликованной спустя несколько десятилетий, видно, что встреча носила отнюдь не протокольный характер. Это подтверждает и дневниковая запись: «Приём, обед, снимки». На неформальном фото группа вольно расположилась на диване и вокруг него. Сталин выглядит гостеприимным добродушным хозяином, он курит трубку и улыбается. Димитров сидит рядом; поза его напряжена, глаза грустные, кажется, что он далёк от общего настроения. Ворошилов расположился на диванном валике, несколько панибратски возвышаясь над Сталиным, Мануильский же, которому не нашлось места на диване, устроился на полу, у ног Сталина.
Вскоре после приёма в Кремле Димитров уехал в подмосковный военный санаторий «Архангельское». Врачи из Кремлёвской больницы, досконально обследовавшие его, предписали немедленное лечение и отдых. Однако, несмотря на «санитарный кордон», которым окружили знаменитого пациента, в его палату всё-таки просачивались друзья, сотрудники аппарата ИККИ, журналисты. Не прекращался поток писем и телеграмм — они постепенно заполнили стол и подоконник его палаты. Одна из телеграмм озадачила: команда советского транспортного судна, только что спущенного на воду в Голландии, извещала, что корабль назван «Георгий Димитров», и посылала своему патрону «пламенные революционные приветы». Димитров, разумеется, знал, что в СССР имена здравствующих государственных деятелей присваиваются не только предприятиям и улицам, но и целым городам. Теперь и ему предстояло привыкать к перевоплощению при жизни «в пароходы, строчки и другие долгие дела».
В «Архангельском» он начал писать книгу о Лейпцигском процессе. Мысль о книге возникла у него, по всей видимости, ещё в тюрьме. Уже на второй день пребывания в Москве в интервью газете «Энтрансижан» он заявил: «Чувствую, что мой долг коммуниста и человека — раскрыть всю истину целиком». Молодой немецкий коммунист Альфред Курелла с радостью откликнулся на предложение Димитрова поработать у него литературным секретарём. Димитров диктовал, Курелла стенографировал, а через день-два привозил расшифрованный и перепечатанный на машинке текст на просмотр. В санаторий перекочевали многие материалы, вывезенные из Германии. Но кое-что тюремщики ему в своё время не передали, в частности письма Ромена Роллана, и Димитров попросил направить Рольфу Дильсу телеграмму с мстительным требованием выслать незаконно изъятую корреспонденцию на адрес Исполкома Коминтерна.
Димитров задумал описать всю историю с поджогом и последующими событиями хронологически, от первого лица. Называя Лейпцигский процесс крупным политическим капиталом Коминтерна, он имел в виду не только вызванный процессом пропагандистский эффект, но и «своего рода мировой фронт без формальных договоров и соглашений». Хотя первая его статья после процесса и называлась «Победа пролетарской солидарности», он не забыл, что против расправы над Лейпцигской четвёркой боролись не только товарищи по партии, но и многие антифашисты, не разделяющие коммунистических взглядов.
