Впору было снова записать в дневнике: «Как всё переменилось!»
В первомайский праздник Димитров был приглашён на Красную площадь. Он стоял на трибуне для почётных гостей вместе с матерью и сестрой
[66]. Площадь взорвалась овациями, когда на трибуну Мавзолея поднялись руководители партии и государства. Все взгляды устремились на тех, по чьим указам советские люди возводили заводы и города, перекрывали реки, прокладывали железные дороги, создавали новую технику, овладевали науками, осваивали военное дело. В центре немногочисленной шеренги стоял вождь. Когда он поднимал в приветственном жесте руку, из рядов демонстрантов слышалось: «Сталину слава!» — и площадь согласно отзывалась раскатистым «ура!».
Руководителей Коминтерна Димитров на трибуне не обнаружил. Вспомнилось, как Мануильский жаловался, что Сталин никого из ИККИ не принимает. Тут вдруг послышалось: «Товарищ Димитров!» Стоявшие рядом люди указывали на трибуну, откуда Сталин делал знаки, приглашая его подняться вместе с матерью и сестрой.
Он оказался на трибуне рядом с Алексеем Максимовичем Горьким. «Не хочу говорить комплименты, но на суде вы держались блестяще, — гудел писатель, перекрывая шум демонстрации. — Я искал аналогии Лейпцигскому процессу и смог сравнить его только с процессом против Желябова или с Кёльнским процессом Маркса… Вы — образцовый большевик, да…»
Горький поинтересовался, скоро ли живописец Корин закончит работу над портретом Димитрова, на что тот со смехом ответил, что позировать художнику — для него сущая мука
[67].
Подошёл улыбчивый Бухарин (после изгнания из Коминтерна и Политбюро он остался членом ЦК и работал главным редактором «Известий»). Среди похвал Николай Иванович с особым восторгом вспомнил эпизод, когда Димитров на суде назвал себя мужчиной в полном смысле слова, — чувствовалось, что такая самооценка близка и самому Бухарину.
Димитров не преминул воспользоваться возможностью сказать пребывавшему в благодушном настроении Сталину о своем желании поговорить с ним ещё раз: «Я замечаю известную сумятицу в Коминтерне». — «Ну, это не страшно, — отозвался Сталин. — Всё уладим».
Встреча состоялась уже на следующий день. Димитров признался, что хотел бы обсудить фундаментальные вопросы деятельности Коминтерна. Сталин его поддержал и, усмехнувшись, признался, что и сам по возможности старается увильнуть от мелочёвки. Вероятно, настойчивость Димитрова стала для него неожиданностью. Сталин счёл судьбу героя Лейпцига, вознесённого на вершину коминтерновской пирамиды, решённой, однако оказалось, что его амбиции простираются дальше рутинной работы в новой должности.
Одиннадцатого мая в «Архангельское» приезжает Морис Торез. Словно свежий порыв ветра ворвался в санаторную палату, когда 34-летний генеральный секретарь Французской компартии стал рассказывать, как идея антифашистского единства обретает реальность в совместных действиях коммунистов и социалистов. Попытка захвата фашиствующими элементами парламента, предпринятая 6 февраля 1934 года, всколыхнула всю Францию. Через три дня компартия вместе с примыкающим к ней объединением профсоюзов организовала грандиозную антифашистскую демонстрацию, в которой приняло участие более 50 тысяч человек. Вслед за ней состоялась всеобщая стачка протеста против наступления фашизма. По призыву Коммунистической и Социалистической партий, а также двух профсоюзных центров прекратили работу 4,5 миллиона человек. Впервые произошло столь мощное совместное выступление антифашистов, представляющих различные политические силы.
Димитров решительно поддерживает действия французских коммунистов. Он высмеивает догматические схемы времён Зиновьева о едином фронте «сверху», «в середине», «снизу», называет лозунг борьбы за советскую власть в капиталистических странах несвоевременным, а намерение перетаскивать рядовых социал-демократов под знамя коммунистов — нелепым. Похоже, что фактическое несогласие с позицией Сталина, не раз звучавшей на партийных и коминтерновских форумах, его не смущает.
Однако разговор со Сталиным по французскому вопросу охладил его пыл. В разговоре с Мануильским Димитров констатировал: «Сталин очень недоволен».
А в Исполкоме Коминтерна началась подготовка материалов очередного конгресса Коминтерна, который предполагалось провести осенью. Димитров, ставший теперь в ИККИ своего рода главным экспертом по фашизму, был определён докладчиком по теме единого пролетарского фронта против наступления фашизма. «Окончательное предложение по повестке дня конгресса, — записывает он 27 мая. — Докладчики: Пик, Димитров, Эрколи, Мануильский, Ван Мин, Поллит. (Комиссия по моему докладу: Димитров, Пятницкий, Костанян, Шмераль, Геккерт.) <…> Острые споры в открытых заседаниях Политсекретариата».
Споры шли и в четырёх подготовительных комиссиях — по числу вопросов повестки дня конгресса. Вторая комиссия под руководством Димитрова разрабатывала план его доклада, который должен был состоять из трёх разделов: «О социал-демократии», «О едином фронте», «О руководстве Коминтерном». К концу июня был готов первый вариант концепции, и Димитров направил Сталину обширное письмо с опорными тезисами будущего доклада. Форма этого письма, повторявшая трёхчастную структуру доклада, необычна. В первой части — самой острой, посвящённой отношениям коммунистов и социал-демократов, Димитров как будто ничего не утверждает и ничего не отрицает, а только задаёт вопросы. Вторая и третья части, наоборот, имеют императивную модальность.
Судя по сохранившемуся черновику, Димитров диктовал письмо стенографистке, а затем редактировал машинопись, делая текст более строгим, коротким и точным. Например, он счёл неудобным использовать в обращении к Сталину «указующие» фразы, принятые в докладах руководящих лиц, что свидетельствует о его понимании тонкостей русской политической стилистики. Вычёркивает такие обороты, как «В связи с изменившейся обстановкой необходимо изменить и нашу тактику…», «Надо окончательно отбросить ту установку…», «Надо всячески добиваться совместных выступлений коммунистических и с-д рабочих…», заменяя их лишённым экспрессии словечком «необходимость». Получалось так: «Необходимость в связи с изменившейся обстановкой изменить и нашу тактику…», «Необходимость отбросить установку…» и т. д. Иными словами, хотел подчеркнуть, что проблема объективно назрела, автор письма лишь констатирует её наличие
.
По мере чтения тезисов Димитрова Сталин делал комментарии на полях документа. Судя по их тональности, не все тезисы показались ему вполне приемлемыми. К некоторым он отнёсся иронически, а кое-какие формулировки, очевидно, принятые им на свой счёт, вызвали у него вопросы.
Вот как бы мог сложиться этот диалог, если бы документ мог заговорить:
Димитров: Правильной ли является огульная квалификация социал-демократии как социал-фашизма?
