Я целиком согласен с Вами насчет пересмотра методов работы органов КИ, реорганизации последних и изменения их личного состава. Я уже говорил Вам как-то об этом во время беседы с Вами в ЦК ВКП(б).
Теперь дело в том, чтобы придать положениям Вашего письма конкретный вид, наметить новые формы органов КИ, наметить их личный состав и определить момент, к которому следовало бы приурочить практическое осуществление этого дела.
Надеюсь, скоро увидимся и поговорим обо всём этом подробно.
Не сомневаюсь, что Политбюро ЦК ВКП(б) поддержит Вас.
Привет!
И. Сталин.
25/Х-34»
.
Почему же советский вождь, первоначально довольно насторожённо воспринявший выдвинутые Димитровым предложения, в конце концов поддержал их? Ответ следует искать в сугубо практических соображениях, которыми обычно и руководствовался Сталин, принимая то или иное политическое решение.
Статистические данные за 1934 год показали, что точка наибольшего падения экономики в странах Запада пройдена, там растёт промышленное производство, сокращается безработица, накал забастовочного движения падает. Капитализм, объявленный некоторыми теоретиками нежизнеспособной социально-экономической системой, начал преодолевать кризисные явления. Такой вывод сделал в аналитической записке, направленной Сталину, венгерский политэмигрант Евгений Варга, директор Института мировой экономики и международной политики, прежде работавший в Коминтерне. Сталин вполне ему доверял, поскольку именно Варга в октябре 1929 года, вопреки мнению большинства экономистов, сделал верный вывод о том, что обвал на фондовой бирже Нью-Йорка является началом глубочайшего экономического кризиса.
Приближение «третьей революционной волны» выглядело всё более проблематичным, а вот военные угрозы Советскому Союзу с Запада и Востока обретали вполне реальные очертания. И хотя на XVII партийном съезде Сталин повторил ритуальный тезис о том, что в случае агрессии «многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям», он в первую очередь рассчитывал на более надёжных «союзников» — современную индустрию, передовую технику, боеспособную армию
. Но быстро модернизировать страну можно было только с помощью Запада, массово закупая в промышленно развитых странах оборудование, технологию, заводы, нанимая квалифицированных специалистов. Поскольку на иностранные инвестиции рассчитывать не приходилось, надо было, не считаясь с неизбежными жертвами и лишениями, изыскивать собственные средства — продавать за границу хлеб, лес, руду, нефть и другие товары и ценности.
Не подготовка мировой революции, а обеспечение национальной безопасности и экономической независимости страны занимало теперь внимание советского руководства. Внешняя политика государства стала активной и прагматичной. «Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР, — заявил Сталин на XVII съезде. — И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идём на это без колебаний»
.
Советский Союз налаживал международное экономическое сотрудничество, поддерживал меры, направленные на создание системы коллективной безопасности, участвовал в антивоенном движении. В 1934 году были установлены дипломатические отношения с Венгрией, Румынией, Чехословакией, Болгарией. СССР вступил в Лигу наций, третируемую раньше как «опасный инструмент, направленный своим остриём против страны диктатуры пролетариата», и сразу стал постоянным членом её высшего органа — Совета Лиги. Таким образом, идея нового курса
Коминтерна на сотрудничество с левыми силами, активизацию антифашистских и антивоенных сил и расширение круга друзей СССР за границей появилась как нельзя более своевременно и отвечала интересам Советского государства.
Важно и другое: год 1934-й дал практические примеры сотрудничества коммунистов и социал-демократов на антифашистской платформе. Национальный совет Французской социалистической партии принял предложение коммунистов о совместных действиях против фашизма и войны, в результате чего был подписан пакт о единстве действий. На местных выборах обе партии получили дополнительные места. Морис Торез, выступая 24 октября в Нанте, выдвинул предложение о создании народного фронта с социалистами и радикалами, а вслед за этим подтвердил свою точку зрения на пленуме ЦК ФКП.
Однако следующий шаг к единству действий — переговоры представителей Коминтерна Марселя Кашена и Мориса Тореза с лидерами Социнтерна Эмилем Вандервельде и Фридрихом Адлером о совместном выступлении в поддержку бастующих испанских рабочих — не принёс успеха. Вандервельде и Адлер заявили, что не уполномочены принимать столь ответственное решение, поскольку отношение к возможному сотрудничеству с коммунистами у партий, входящих в Интернационал, различно. Если социалистические партии Италии, Испании, Франции и Германии — за такое сотрудничество, то рабочие партии Великобритании и скандинавских стран категорически против. У социалистических лидеров остались сомнения в искренности предложений Коминтерна. Тем не менее социал-демократическим партиям было позволено самостоятельно принимать решение о единых акциях с коммунистами. Вскоре блок коммунистов и социалистов сложился в Малаге, и Компартия Испании взяла на вооружение лозунг народного фронта.
На исходе года Сталин поздравил Мориса Тореза с успехом новой тактики ФКП, что послужило сигналом к одобрению Президиумом ИККП линии на создание широких народных фронтов. Тем самым новый курс получил весомую поддержку.
Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о созыве VII конгресса Коминтерна в июле 1935 года и ассигновало на его проведение 2 миллиона 800 тысяч рублей. В документе Политбюро о работе делегации ВКП(б) в Коминтерне содержалось указание, основанное на предложениях Димитрова: «Используя огромный опыт работы ВКП(б) и популяризируя его среди компартий, необходимо, однако, избегать механического перенесения методов работы ВКП(б) на компартии капиталистических стран, работающих в совершенно иных условиях и стоящих на совершенно ином уровне развития».
О личном
Холостяцкое существование в условиях конспирации и прогрессирующий недуг жены породили своеобразный стиль отношений Димитрова с женщинами, в котором сострадание к неизлечимо больной Любице и забота о ней сочетались с романами на стороне. Женщин привлекало в нём не только внешнее обаяние, но в большей степени темпераментная натура, проступающая сквозь сдержанные манеры. Корреспондент французской газеты «Энтрансижан» Мари Шуази, которой одной из первых удалось взять интервью у нашего героя в Москве, обрисовала его весьма неравнодушным пером, назвав «спокойным гигантом с бетховенскими веками». На самом деле Димитров был отнюдь не «гигантом»: в извещении, распространённом берлинской полицией в марте 1933 года, указан его рост — 174 сантиметра. Глазам своего собеседника журналистка посвятила целых три фразы: «Издали они кажутся тёмными, как ночь. Вблизи же видно, как в этих серо-сине-зелёных глазах пульсируют отблески глубоких переживаний. Но подойдите ещё ближе — и они покажутся вам чистыми и ясными, как глаза ребёнка». В заключение Мари Шуази откровенно признаёт: «Весь он излучает какой-то нежный магнетизм, который необыкновенно волнует вас».
