Расслабься, Флавия, сказала себе я. Успокойся. Подумай о чем-то другом.
Давным-давно я обнаружила, что, когда слово или формула отказываются приходить на ум, лучше всего подумать о чем-то другом — о тиграх, например, или овсянке. И когда ускользающее слово меньше всего этого ожидает, я внезапно опять сосредоточу на нем все свое внимание, поймав нарушителя лучом моего мысленного прожектора, перед тем как он успеет ускользнуть во мрак.
«Выслеживание мысли» — так я называла эту технику и гордилась собой за ее изобретение.
Я отпустила свои мысли, позволив им уплыть к тиграм, и первым мне вспомнился тигр из поэмы Уильяма Блейка, тот, ужасный пылающий огонь в лесах ночи.
Однажды, когда я была еще совсем маленькой, Даффи довела меня до истерики, когда завернулась в ковер из тигровой шкуры, который висел в оружейной галерее Букшоу, и прокралась в мою спальню посреди ночи, цитируя стихи низким ужасным рыком: «Тигр, о тигр, светло горящий…»
[34]
Она так и не простила меня за то, что я швырнула в нее будильником. Шрам на подбородке остался до сих пор.
А теперь я думала об овсянке: зима, огромные дымящиеся черпаки с кашей, серой, будто лава, выплеснувшаяся из вулкана ночью, и миссис Мюллет по распоряжению отца…
Миссис Мюллет! Конечно же!
Что-то она мне сказала, когда я спросила насчет Бруки Хейрвуда. «Его мать рисует лошадей и гончих и всякое такое».
«Может, она и вас нарисует в свое время», — добавила миссис Мюллет. «В свое время».
Значит, миссис Мюллет знает о портрете Харриет! Должно быть, она была в доме во время тайных сеансов.
— Тигр! — крикнула я. — Ти-и-игр!
Мои слова отразились эхом от изгородей по обе стороны узкой тропинки. Что-то впереди меня бросилось в укрытие.
Может, животное? Олень? Нет, не животное — человек.
Это Порслин. Я уверена. Она все еще одета в черное креповое платье Фенеллы.
Я резко затормозила «Глэдис».
— Порслин! — окликнула я. — Это ты?
Ответа не было.
— Порслин? Это я, Флавия.
Что за глупость! Порслин спряталась за изгородью, потому что это я! Но почему?
Хотя я ее не видела, наверняка она настолько близко, что можно коснуться. Я чувствовала ее взгляд на себе.
— Порслин! Что такое? В чем дело?
Загадочное молчание затянулось. Словно на одном из тех спиритических сеансов в светских гостиных, когда ждешь, чтобы доска Уиджи начала двигаться.
— Ладно, — наконец сказала я, — подумай. Я буду сидеть тут и не пошевелюсь, пока ты не выйдешь.
Последовало еще одно долгое ожидание, затем кусты зашуршали, и Порслин вышла на тропинку. Выражение ее лица давало понять, что она на пути к гильотине.
— В чем дело? — спросила я. — Что случилось?
Когда я шагнула к ней, она отпрянула, сохраняя между нами безопасную дистанцию.
— Полиция отвезла меня к Фенелле, — дрожащим голосом сказала она. — В больницу.
О нет! — подумала я. Она умерла от ран. Пусть это будет неправда.
— Мне очень жаль, — сказала я, делая еще шаг. Порслин отступила и подняла руки, будто защищаясь от меня.
— Жаль? — произнесла она чужим голосом. — Что тебе жаль? Нет! Стой где стоишь!
— Мне жаль, что с Фенеллой это случилось. Я сделала все, что могла, чтобы помочь ей.
— Ради бога, Флавия! — закричала Порслин. — Прекрати! Чертовски ясно, что это ты пыталась убить ее, и ты это знаешь! А теперь ты хочешь убить меня!
Ее слова ударили меня, словно кулаком, и я задохнулась. Я не могла дышать, голова закружилась, и в мозгу будто зашевелилась стая саранчи.
— Я…
Но бесполезно — я была не в состоянии говорить.
— Фенелла мне все рассказала. Ты и твоя семья ненавидели нас годами. Твой отец выставил Фенеллу и Джонни Фаа из поместья, и поэтому Джонни умер. Ты отвезла ее обратно на место прежнего лагеря, чтобы докончить работу, и тебе почти удалось, не так ли?
— Это безумие, — выдавила я. — С чего бы мне хотеть…
— Только ты знала, что она здесь.
— Послушай, Порслин, — заговорила я. — Я знаю, ты расстроена. Я понимаю. Но, если бы я хотела убить Фенеллу, с какой стати я бы обратилась к доктору Дарби? Разве я не оставила бы ее просто умирать?
— Я… я не знаю. Ты приводишь меня в замешательство. Может, ты хотела иметь оправдание на случай, если не убила ее?
— Если бы я хотела ее убить, я бы ее убила, — сердито сказала я. — Я бы оставила все как есть до конца. Я бы не стала портить дело. Понимаешь?
Ее глаза расширились, но я видела, что доказала свою правоту.
— И насчет того, что только я была там той ночью… А как же Бруки Хейрвуд? Он слонялся по Букшоу — я даже застала его в нашей гостиной. Ты думаешь, его тоже я убила? Ты думаешь, что человек весом меньше пяти стоунов
[35]
убил Бруки, который весит, наверное, все тринадцать, и повесил его, как стираное белье, на трезубец Посейдона?
— Ну…
— О, перестань, Порслин! Я не думаю, что Фенелла видела нападавшего. Если бы да, она не обвинила бы меня. Она тяжело ранена и сбита с толку. И позволила своему воображению заполнить недостающее.
Она стояла на тропинке, пристально глядя на меня, как будто я кобра в корзине заклинателя змей, внезапно начавшая говорить.
— Давай, — сказала я, — пошли. Вернемся в Букшоу и найдем что-нибудь пожрать.
— Нет, — ответила она. — Я возвращаюсь в фургон.
— Там небезопасно, — заметила я. Возможно, если я назову вещи своими именами, то смогу заставить ее передумать. — Кто бы ни проломил Фенелле череп и не воткнул ложку для лобстеров в нос Бруки, он все еще бродит здесь. Пойдем.
— Нет, — повторила она. — Я тебе сказала, я возвращаюсь в фургон.
— Почему? Ты меня боишься?
Ее ответ прозвучал быстрее, чем мне хотелось бы.
— Да, — ответила она, — боюсь.
— Ну что ж, — мягко сказала я. — Будь дурочкой. Увидишь, мне наплевать.
Я поставила ногу на педаль и приготовилась стартовать.
— Флавия…
Я обернулась и взглянула на нее через плечо.
— Я передала инспектору Хьюитту то, что мне рассказала Фенелла.
Чудесно, подумала я. Просто чудесно.
Кто-то однажды сказал, что музыка своим волшебством может успокоить. Не помню кого. Может быть, речь шла о звере? Даффи знает точно, но поскольку я с ней не разговариваю, то вряд ли могу спросить.
