Когда Фели в следующий раз устроится перед зеркалом и придвинется поближе, чтобы рассмотреть свою отвратительную шкурку, влага ее дыхания сделает видимыми слова, которые я написала на стекле. И послание крупно проступит прямо перед ней:
Второзаконие. 28:27.
Фели придет в ужас. Она бросится к Библии, чтобы прочитать абзац (на самом деле, может, и нет: поскольку эта цитата имеет отношение к внешнему виду, вполне может быть, что она и так знает ее наизусть). Но если она таки начнет ее искать, вот что обнаружит:
Поразит тебя Господь проказою египетскою, почечуем, коростою и чесоткою, от которых ты не возможешь исцелиться…
Как будто проказы недостаточно, еще речь идет о почечуе, то есть геморрое, — идеальный штрих, я полагаю.
И если я знаю свою сестру, она не сможет удержаться, чтобы не прочитать следующие строфы:
…поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца.
И ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой ощупью ходит впотьмах, и не будешь иметь успеха в путях твоих, и будут теснить и обижать тебя всякий день, и никто не защитит тебя.
Ха-ха!
Увидев, как эти слова материализуются прямо на глазах, Фели поверит, что это послание от Бога, клянусь Старым Гарри,
[38]
как она пожалеет!
Я прямо видела эту картину: она бросится ниц на ковер, обуреваемая мыслями, испуганная и шокированная, не в состоянии произнести ни звука.
Я фыркнула, прыгая вниз по лестнице. Не могу дождаться.
У подножия лестницы, в вестибюле, стоял инспектор Хьюитт.
15
Инспектор выглядел подавленным.
Доггер, только что впустивший его, молча закрыл дверь и привычно испарился.
— Вам следует поразмыслить над тем, чтобы открыть дополнительный полицейский участок здесь, в Букшоу, — по-дружески сказала я, пытаясь подбодрить его. — Вы определенно сэкономите на бензине.
На инспектора не подействовало.
— Давай поболтаем, — сказал он, и у меня создалось впечатление, что он не особенно пытается сделать так, чтобы я чувствовала себя в своей тарелке.
— Конечно. Я в вашем распоряжении.
Я могу быть любезной, когда у меня есть настроение.
— Насчет твоей находки у фонтана, — начал он.
— Имеете в виду Бруки Хейрвуда? Да, ужасно, не так ли?
Инспектор был поражен.
Черт! Десять секунд в игре, и я уже совершила серьезную ошибку.
— Значит, ты его знаешь?
— О, все знают Бруки, — сказала я, быстро взяв себя в руки. — Он один из самых заметных типов в деревне. Во всяком случае, он был таковым.
— Ты его знала?
— Мне доводилось его видеть. В разных местах, понимаете. В деревне. И тому подобное.
Я плела невидимую сеть из правды и лжи — искусство, которым я особенно горжусь. Одна из хитростей этого дела — выдавать новую информацию до того, как у спрашивающего будет время задать очередной вопрос. Так что я продолжила:
— Я вернулась в Изгороди, видите ли, потому что беспокоилась о Грае. Грай — так зовут коня цыганки. Я хотела убедиться, есть ли у него еда.
Это была не совсем правда: Грай мог бы неделями жить, щипля траву на опушке, но благородные мотивы никогда не подвергаются сомнению.
— Очень похвально, — заметил инспектор. — Я попросил констебля Линнета снести туда немного сена.
Перед моими глазами возник мимолетный образ полицейского констебля Линнета, сносящего яйцо в сене, но я быстро прогнала его, чтобы сдержать улыбочку.
— Да, я заметила, когда пришла туда, — сказала я. — И, конечно, я наткнулась на Порслин. Она сказала, что вы нашли ее в Лондоне.
Пока я говорила, инспектор достал записную книжку, открыл ее и начал записывать. Мне надо быть осторожной.
— Я не думала, что ей безопасно оставаться в фургоне. Не тогда, когда напавший на ее бабушку слоняется где-то в округе. Я настояла на том, чтобы она отправилась со мной в Букшоу, и вот на пути туда мы наткнулись на тело.
Я не сказала «тело Бруки», потому что не хотела произвести впечатление, что общалась с ним, что могло привести только к лишним вопросам о нашем знакомстве.
— В котором часу это было?
— О, дайте подумать… Вы пришли сюда, когда я встала, в районе завтрака, — это было около половины десятого, где-то так.
Инспектор отлистал несколько страниц в записной книжке и кивнул. Я на правильном пути.
— Прямо после этого пришел сержант Грейвс за моими отпечатками пальцев — в полдесятого, может быть, в десять? В любом случае, — продолжала я, — констебль Линнет наверняка скажет, в котором часу я звонила, чтобы сообщить, как мы нашли тело на фонтане.
Я толкла воду в ступе — тянула время, оттягивая момент, когда он неминуемо спросит о моем так называемом нападении на Фенеллу. И решила броситься на амбразуру.
— Порслин думает, что это я напала на ее бабушку, — прямо сказала я.
Инспектор Хьюитт кивнул.
— Миссис Фаа совершенно дезориентирована. Такое часто случается при травмах головы. Я полагал, что достаточно прояснил этот вопрос ее внучке, но, вероятно, мне следует поговорить с ней еще…
— Нет! — перебила я. — Не надо. Это не имеет значения.
Инспектор пронзительно посмотрел на меня, затем сделал очередную пометку в записной книжке.
— Вы ставите букву «Я» вместо моего имени?
Это был нахальный вопрос, и я пожалела о нем, как только задала его. Однажды, во время другого расследования, я видела, как он написал букву «Я» рядом с моим именем в блокноте. К моему раздражению, он отказался объяснить мне, что она значит.
— Невежливо спрашивать об этом, — заметил он с легкой улыбкой. — Никогда не следует выпытывать у полицейского его секреты.
— Почему?
— По тем же причинам, по которым я не выпытываю твои.
Как я обожаю этого человека! Вот мы здесь, вдвоем, погружены в интеллектуальную шахматную игру, и каждому известно, что другой обманывает.
Повторяю, как же я обожаю этого человека!
И тем дело кончилось. Он задал мне еще пару вопросов: видела ли я кого-нибудь еще, слышала ли звук машины и тому подобное. И потом ушел.
Был миг, когда мне захотелось рассказать ему больше, просто ради продления удовольствия от его общества. Он был бы очень взволнован, если бы услышал, как я застала Бруки Хейрвуда в нашей гостиной, например, не говоря уже о моих визитах к мисс Маунтджой и в берлогу Бруки. Я могла бы даже признаться, что нашла в доме Ванетты Хейрвуд в Мальден-Фенвике.
