Именно в этот момент в палату вплыла экономка.
В продуманно надетом набекрень чепце и накрахмаленном белом нагруднике она выглядела Наполеоном — только очень большим.
Она оценила ситуацию за секунду.
— Сестра Фостер, я жду вас в кабинете.
— Нет, постойте, — услышала я свой голос. — Я могу объяснить.
— Слушаю.
— Сестра только что вошла сказать нам, что курить запрещено. Она не имеет к этому отношения.
— Неужели!
— Я слышала, что вы идете, — сказала я, — и засунула сигарету этой бедной женщине в рот. Это было глупо с моей стороны. Извините.
Я выхватила то, что осталось от сигареты, изо рта Фенеллы и ткнула себе в рот. Сделала глубокую затяжку и выдохнула, держа сигарету между указательным и третьим пальцем в континентальной манере, как делал в кино Шарль Буайе,
[61]
одновременно пытаясь подавить желание закашляться.
— Тогда как ты это объяснишь? — спросила экономка, поднимая зажигалку Флосси с одеяла Фенеллы и обвиняюще протягивая ее мне.
— Это моя, — сказала я. — «Ф» — это Флавия. Флавия де Люс. Это я.
Мне показалось, что я засекла почти незаметное прищуривание — или это скорее было подмигивание?
— Де Люсы из Букшоу?
— Да, — сказала я. — Это подарок отца. Он считает, что сигарета время от времени защищает легкие от испарений из канализации.
У экономки не то чтобы перехватило дыхание, но она уставилась на меня так, будто у меня выросли клюв и перья.
Затем внезапно и без предупреждения она вдавила зажигалку мне в ладонь и вытерла пальцы о юбку.
Из коридора донеслось шарканье кожаных туфель, и в палату спокойно вошел доктор Дарби.
— А, Флавия, — произнес он. — Рад тебя видеть. Это, — сказал он, обращаясь к экономке, — та самая юная леди, чьи своевременные действия спасли жизнь миссис Фаа.
Я так быстро протянула руку, что старая дракониха была вынуждена пожать ее.
— Приятно познакомиться, — объявила я. — Очень о вас наслышана.
25
— Ну, как она? — спросила я. — Имею в виду Фенелла? Честно?
— Она справится, — сказал доктор Дарби.
Мы ехали домой в Бишоп-Лейси, докторский «моррис» весело пыхтел между изгородями, словно швейная машинка в выходной день.
— У нее трещина в черепе, — продолжил он, не услышав от меня ответа. — Вогнутая мыщелковая затылочная трещина, как мы, шарлатаны, это именуем. Звучит-то как, да? Благодаря тебе мы смогли доставить ее в операционную вовремя, чтобы извлечь сломанный кусочек без лишних проблем. Думаю, она, скорее всего, полностью поправится, но надо подождать и посмотреть. Ты в порядке?
Он заметил, что я втягиваю утренний воздух большими глубокими вдохами, пытаясь очистить организм от сигаретного дыма и ужасных запахов больницы. Формалин в морге был не так уж плох, скорее даже приятен, можно сказать, но вонища от кабачкового супа из кухни могла вызвать тошноту даже у гиены.
— У меня все хорошо, спасибо, — сказала я, боюсь, с довольно болезненной улыбкой.
— Твой отец будет очень гордиться тобой, — продолжил он.
— О, пожалуйста, не говорите ему! Пообещайте, что не станете!
Доктор бросил на меня озадаченный взгляд.
— Просто у него так много поводов для беспокойства…
Как я говорила, финансовые проблемы отца не были тайной в Бишоп-Лейси, особенно среди его друзей, одним из которых был доктор Дарби (второй — викарий).
— Понимаю, — сказал доктор. — Но новость все равно разойдется, ты же знаешь.
Я не могла придумать ничего лучше, кроме как сменить тему.
— Кое-что поставило меня в тупик, — заметила я. — Полиция приводила внучку Фенеллы Порслин проведать бабушку в больнице. И она утверждает, что Фенелла сказала ей, что это я ударила ее по голове.
— Ты это сделала? — лукаво поинтересовался доктор.
— Позже, — продолжила я, игнорируя его поддразнивания, — викарий сказал мне, что он тоже нанес визит, но Фенелла еще не пришла в сознание. Кто из них говорил правду?
— Викарий — чудесный человек, — сказал доктор Дарби. — Просто чудесный. Он приносит мне цветы из своего сада время от времени, чтобы оживить мой кабинет. Но, когда нас загоняют в угол, должен признать, что иногда в больнице нам приходится говорить выдумки. Незначительную ложь в белом халате. На благо пациенту, разумеется. Уверен, ты понимаешь.
Если есть на свете то, что я понимаю лучше всего, так это утаивание избранных отрывков правды. Не будет преувеличением сказать, что я достопочтенный великий магистр этого искусства.
Я скромно кивнула.
— Он очень предан делу, — сказала я.
— Так получилось, что я присутствовал и при визите внучки, и при визите викария в больницу. Хотя викарий не входил в палату, миссис Фаа была в полном сознании во время его прихода.
— А Порслин?
— А во время визита Порслин — нет. Пациенты с трещинами в черепе, видишь ли, могут отключаться и приходить в сознание так же легко, как мы с тобой переходим из одной комнаты в другую, — любопытный феномен, когда начинаешь размышлять об этом.
Но я почти не слушала. Порслин солгала мне.
Ведьма!
Нет ничего более ненавистного лжецу, чем обнаружить, что ему солгал другой лжец.
Но почему она обвинила меня?
Должно быть, эти слова вырвались у меня. Я не собиралась думать вслух.
— А, — сказал доктор Дарби. — «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Имею в виду, что люди могут вести себя странно в состоянии тяжелого стресса. Она непростая молодая женщина, твоя подруга Порслин.
— Она мне не подруга! — заявила я довольно резко.
— Ты приняла ее и кормила, — заметил доктор Дарби с веселым взглядом. — Или, возможно, я неправильно понял?
— Мне было ее жаль.
— А. Просто жаль?
— Мне хотелось, чтобы она мне понравилась.
— Ага! Почему?
Ответ, конечно, заключался в том, что я надеялась обзавестись другом, но я вряд ли могла признаться в этом.
