Уличная сценка (Меркурий). Гравюра из цикла «Планеты». Ок. 1464
Одно из тех мест, где лучше всего ощущается дух Флоренции XV века, – Барджелло, некогда тюрьма и Дворец правосудия, а ныне музей, в котором хранятся не только шедевры флорентийской школы, вроде «Давида» Донателло, но и портреты знаменитых флорентийцев. Сильные личности, гордые своей непохожестью на других, они хотели предстать перед потомками без прикрас. Предыдущий XIV век оставил нам несколько индивидуализированных портретов – Данте, Петрарка, французский король Карл V, Жан Беррийский. Но это исключения из правил, предписывавших изображать не столько человека, сколько его статус. Автор фресок в Испанской капелле флорентийской церкви Санта-Мария Новелла, несмотря на обилие живых подробностей, превратил своих пап, королей, епископов и иже с ними в ходячие стереотипы – их статус могли легко распознать во всех уголках готического мира. Возьмем другой пример: мы ничего не знаем о жизни зодчих, построивших великие соборы, зато располагаем подробным жизнеописанием Брунеллески и к тому же копией его посмертной маски (по примеру древних римлян, флорентийцы с конца XIV века начали снимать посмертные маски). Альберти, воплотивший в себе универсальный гений Раннего Возрождения, сам позаботился снабдить нас своим автопортретом на двух бронзовых рельефах.
Какое лицо! Гордое, нервное, как у породистого, умного, ретивого скакуна. Альберти и автобиографию написал, из которой вполне ожидаемо следует, что ложной скромностью автор не страдал. Иначе мы не узнали бы, как дрожал от страха могучий конь, когда Альберти садился в седло; как Альберти дальше всех метал, выше всех прыгал и усерднее всех трудился. Еще он описывает, как поборол в себе все слабости – ибо «человек может все, если захочет». Чем не девиз для эпохи Раннего Возрождения?
Реалистический портрет, с его удивительным свойством раскрывать внутреннюю жизнь персонажа в каждой характерной черте, морщине и складке на лице, – изобретение не флорентийское и даже не итальянское, а фламандское. Едва возникнув, портрет был доведен до совершенства в творчестве Яна ван Эйка. Ни один художник не вглядывался в лицо человека так беспристрастно и не умел запечатлеть результаты своих наблюдений так тонко. К слову, среди его моделей было много итальянцев – Арнольфини, Альбегарти, – представителей интернационального сообщества торговцев шерстью, банкиров и папских легатов. Вероятно, только в этих кругах и могли появиться люди настолько разносторонние и прогрессивно мыслящие, чтобы не смутиться портретом, выставлявшим напоказ самую суть их характера. В своем глубоком анализе личности ван Эйк не ограничивался лицом портретируемого – он рисует человека в его привычной обстановке. На двойном портрете четы Арнольфини художник с видимым удовольствием изображает бытовые подробности: деревянные башмаки для ходьбы по уличной грязи, домашнюю собачку безымянной породы, выпуклое зеркало на стене и богатую люстру под потолком. Каким-то непостижимым образом, опровергая закономерности истории искусства, ван Эйк наполняет интерьер дневным светом с мастерством, достойным Вермеера Дельфтского.
Леон Баттиста Альберти. Автопортрет. Ок. 1435
Чего флорентийцы никогда не умели – и даже не пытались, – так это передавать в живописи световоздушную среду, атмосферу: они все же мыслили как скульпторы. Но их портретные бюсты по реалистичности изображения почти не уступают фламандским портретам. И как же похожи респектабельные флорентийцы на самоуверенных викторианцев со старых фотографий! Мраморный бюст работы Антонио Росселлино знакомит нас с почтенным представителем медицинской профессии, доктором Джованни Келлини: в глубоких морщинах, избороздивших благородное лицо, сокрыта вся мудрость жизни (между прочим, этот Келлини спас от смерти великого Донателло). Другой скульптурный портрет – бюст Пьетро Меллини, выполненный Бенедетто да Майано, – показывает типичного дельца, который мог бы жить припеваючи в любое время. В одном из диалогов Альберти проводится мысль о том, что посвятить свою жизнь погоне за богатством недостойно человека, ибо продаем мы, в сущности, свой труд, тогда как товар всего лишь переходит из рук в руки. Да, представьте себе: это написано в 1434 году – не в 1850-м! Впрочем, если нарядить Пьетро Меллини в костюм XIX века, он легко сошел бы за капиталиста.
Однако дух либерального материализма – это даже не половина истории. С середины XV века интеллектуальная жизнь Флоренции взяла новый курс, сильно уклонившись от жизнеутверждающего гражданского гуманизма 1430-х годов. Номинально Флоренция оставалась республикой, но фактическим правителем на протяжении тридцати лет был незаурядный человек Лоренцо Медичи. Дед и отец оставили ему в наследство разветвленную банковскую сеть, но он не был рожден финансистом и в конце концов потерял значительную часть семейного состояния. Зато Лоренцо был гениальный политик, отлично понимавший разницу между реальной властью и внешней мишурой. На фронтисписе книги его стихов изображен он сам, одетый как простой горожанин, в окружении девушек, распевающих его баллады.
Насколько отличается скромная гравюра от роскошных миниатюр герцога Беррийского! Кстати, Лоренцо получил заслуженное признание как поэт и прославился как щедрый покровитель других поэтов; его благодеяниями пользовались также ученые и философы. Изобразительными искусствами он интересовался меньше: картины, увековечившие эпоху его правления, были написаны по заказу его младшего родственника Лоренцо ди Пьерфранческо. Благодаря ему Боттичелли создал полотна, в которых флорентийское чувство прекрасного выступает в своей наивысшей и неповторимой форме: «Весна» и «Рождение Венеры». Сюжет «Весны» почерпнут из Овидия, однако на античный первоисточник накладывается память о недавнем Средневековье, что делает образ более многозначным. Языческие божества на фоне листвы невольно ассоциируются с композициями готических шпалер. Какое пиршество фантазии, соединившей мотивы из разных времен! Когда же мы смотрим на головы персонажей, то не можем не признать, что новая красота, провозглашенная художником, говорит нам много больше, чем правильный, гладкий античный овал. Сюжет второй великой аллегории Боттичелли, «Рождения Венеры», заимствован им у поэта-современника Полициано, одного из тех просвещенных флорентийцев, кто увлекался идеями позднеантичных философов-неоплатоников в попытке примирить языческую мудрость с христианством. Вот почему в облике бледной и отрешенной Венеры Боттичелли так мало от любвеобильной языческой распутницы и так много от Непорочной Девы.
Открытие феномена человеческой индивидуальности было совершено во Флоренции XV века. Это неоспоримый факт, и ничто не может его изменить. Однако в последней четверти столетия почти такое же, если не большее, значение для развития идей Ренессанса приобрели периферийные дворы североитальянских аристократических родов в Ферраре, Мантуе и прежде всего в Урбино – городке, расположенном на восточном склоне Апеннин. Урбинский двор можно с уверенностью отнести к выдающимся достижениям цивилизации. На такую высоту его вознес первый урбинский герцог Федерико да Монтефельтро, который, помимо ума и образованности, обладал талантом полководца и мог защитить свои владения от беспокойных соседей. Герцог был страстным коллекционером рукописных книг, недаром на одном из портретов он изображен за чтением в своей бесценной библиотеке. Любопытно, что ученым занятиям герцог предается в полном воинском облачении, с орденской подвязкой (в рыцари ордена Подвязки его произвел английский король Эдуард IV) и шлемом на полу возле ног. Первоначально урбинский замок представлял собой обычную крепость на неприступной скале, и, только когда Монтефельтро отстоял безопасность своих границ, он смог приступить к созданию очаровательного дворцового комплекса в новом вкусе, который по праву считается одним из самых красивых архитектурных памятников в мире.
