Заканчивались последние приготовления и в войсках противника. В ночь с 1 на 2 июля немцы начали скрытное выдвижение корпусов и дивизий в исходные для наступления районы. На острие удара против войск Воронежского фронта действовали 4-я танковая армия генерал-полковника Германа Гота и оперативная группа генерала танковых войск Вернера Кемпфа. Общее руководство ими осуществлял командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн. Какой-то неизбежный жребий вновь свел его с Николаем Федоровичем. Битый Ватутиным под Сталинградом, Манштейн горел желанием взять у него реванш. Фельдмаршал рассчитывал добиться этого еще в феврале и марте, когда его группировка, перейдя в наступление, пыталась окружить войска Ватутина в Донбассе. Но тогда эти расчёты не оправдались. Теперь же один из лучших военачальников Германии и любимец Гитлера твёрдо рассчитывал на успех. «Командование группы “Юг”, — признаёт Манштейн в книге «Утерянные победы», — во всяком случае, было убеждено в том, что наше наступление будет хотя и трудным, но успешным».
Не сомневался в победе и Гитлер. Накануне наступления он издал два приказа. Первый был датирован 1 июля и адресован офицерскому составу. В нём говорилось:
«Мои командиры!
Я отдал приказ о первой наступательной битве этого года. На вас и подчиненных вам солдат возложена задача добиться во что бы то ни стало ее успешного проведения. Значение первой наступательной операции этого года исключительно велико. Эта начинающаяся новая немецкая операция не только укрепит наш собственный народ, произведет впечатление на остальной мир, но и прежде всего придаст самому немецкому солдату новую веру. Укрепится вера наших союзников в конечную победу, а нейтральные государства будут вынуждены соблюдать осторожность и сдержанность. Поражение, которое потерпит Россия в результате этого наступления, должно вырвать на ближайшее время инициативу у советского руководства, если вообще не окажет решающего воздействия на последующий ход событий.
Армии, предназначенные для наступления, оснащены всеми видами вооружения, которые оказались в состоянии создать немецкий изобретательный дух и немецкая техника. Численность личного состава поднята до высшего возможного у нас предела. Эта и последующие операции обеспечены в достаточной степени боеприпасами и горючим. Наша авиация разгромит, сосредоточив все свои силы, воздушную мощь противника, она поможет уничтожить огневые позиции артиллерии врага и путем непрерывной активности окажет помощь бойцам пехоты, облегчив их действия.
Я поэтому обращаюсь к вам, мои командиры, накануне этой битвы. Ибо на четвертом году войны больше, чем когда бы то ни было, исход битвы зависит от вас, командиров, от вашего руководства, от исходящего от вас подъема и стремления к движению вперед, от вашей не останавливающейся ни перед чем непреклонной воли к победе и, если необходимо, также от ваших личных героических действий.
Я знаю, что вы заслужили большую признательность уже при подготовке этой битвы и благодарю вас за это. Однако вы сами должны знать, что именно успех этой первой великой битвы 1943 г. решит больше, чем какая-либо обыкновенная победа.
При этих обстоятельствах не сомневаюсь, что я, господа командиры, могу положиться на вас...»
Другой приказ, подписанный Гитлером, был обращен ко всему личному составу войск, участвовавших в операции «Цитадель». Оглашенный в войсках накануне наступления, этот документ был пронизан ещё более самоуверенным тоном: «Сегодня вы начинаете великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом. С вашей победой сильнее, чем прежде, во всём мире укрепится убеждение в тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам... Могучий удар, который будет нанесён советским армиям, должен потрясти их до основания. И вы должны знать, что от исхода этого сражения может зависеть всё...»
...Четвертого июля в 16.20 Ватутину позвонил командующий 6-й гвардейской армией генерал-лейтенант И. М. Чистяков. Он сообщил, что 20 минут назад немцы после сильной артиллерийской подготовки и при поддержке бомбардировочной и истребительной авиации силами до четырёх батальонов пехоты и нескольких десятков танков атаковали позиции боевого охранения.
В дальнейшем противник в течение пяти часов пытался сбить боевое охранение и расчистить себе путь к переднему краю советских войск. Из происшедшего можно было сделать вывод: немцы провели разведку боем, пытаясь наметить для себя направление своих ударов. А ночью из той же 6-й гвардейской армии к Ватутину доставили перебежчика — ефрейтора 168-го пехотного полка Густава Бренера. С его слов завтра, 5 июля, в три часа утра германские войска перейдут в наступление.
— Вы точно уверены, что это будет завтра? — переспросил его Николай Федорович.
— Точно, — не без волнения отвечал на вопросы перебежчик. — 3 июля во второй половине дня солдаты получили по шестьдесят патронов, а пулемётчики — по одному ящику с тремя заряженными лентами. Также нам выдали паёк и шнапс на трое суток и зачитали обращение фюрера о важности предстоящей операции против русских.
Во время допроса перебежчик старался рассказать обо всём, что только знал:
— Танки уже находятся у переднего края, а боекомплекты снарядов выложены прямо у орудий. Наши сапёры обезвреживают свои минные поля и снимают проволочные заграждения. У нас в каждом отделении были выделены специальные люди, которые готовили лестницы, чтобы легче и быстрее выбраться из окопов. Кроме того, офицеры нам строго наказали, что, когда мы пойдём через населенные пункты, никаких продуктов у населения не брать, так как они могут быть отравлены русскими...
Тот же день и час перехода немцев в наступление назвал во время допроса и «язык», захваченный разведчиками 13-й армии Центрального фронта. О чём не замедлили сообщить соседи. После этого у Ватутина уже не оставалось сомнений в том, что противник уже не отложит намеченный удар. Главное теперь — упредить этот удар.
Чуть ли не вечностью показались часы ожидания. И хотя Николай Федорович старался быть спокойным — волнение в душе все же присутствовало. Он то склонялся над картой, пристально вглядываясь в многочисленные красные и синие стрелы, то начинал мерить штабную землянку своими короткими шагами, то брался за телефонную трубку, уточняя с командармами оперативную обстановку.
В таком же состоянии пребывал и представитель Ставки Маршал Советского Союза Василевский. Александр Михайлович уже многократно посматривал на часы, подходил к карте, доставал из кармана галифе портсигар, закуривал.
Несколько раз военачальники выбирались из штабной землянки наружу, на свежий воздух. Ночь была теплая и тихая, в высоком молчаливом небе мерцали звёзды. Безмятежная тишина лежала в свежих росистых низинах. В ближних лесочках выводили рулады птицы.
— Уже два часа, — негромко произнес Ватутин.
— Не торопись, Николай Федорович, — спускаясь по ступенькам обратно в землянку, сказал, сдерживая его, Василевский. — Подождём ещё минут двадцать и начнем.
Неожиданно слова маршала прервал резкий телефонный звонок. Он взял трубку, напрягся, несколько минут внимательно слушал, потом начал отвечать:
